Голые короли

Лиличка обожала Янечку. Отдыхая с нею на широкой тахте, купленной, как и все в этой квартире, на деньги покойного Володички, Яков Саулович смешил Лилю забавными эпизодами допроса Примакова, особенно про то, какой стала физиономия у военачальника, когда товарищ Агранов официально, но вместе с тем доверительно, как бы по-родственному сообщил тому, что агентурную разработку его персоны благополучно осуществила несравненная Лиля Юрьевна...

Трудно судить, какой была физиономия самого Янечки Агранова в один из январских дней 1939 года, когда он седел в одиночной камере внутренней тюрьмы на Лубянке - возможно, в той самой, где два года назад терзался муками измены и любви красный комкор Примаков, и каковы были ужасы ожидания последнего рассвета, вероятно, еще более кошмарные, утяжеленные отчаянием собственного бессилия перед непревзойденным цинизмом и лицедейством подлейшей Лилички, сдавшей его со всеми троцкистскими потрохами.

Знала ли Майя Михайловна о непостижимо-злокозненном вареве московского бомонда под тонким парижским соусом, которым оттеняла пикантность острых блюд Эльза Триоле-Арагон, эмигрантское отражение, младшая сестра и верная наперсница Лили Юрьевны? Догадывалась ли, что это окуляры одного бинокля-рентгена, умеющего заглянуть в душу каждого - впрочем, далеко не каждого, а расчетливо выбирающего эти души, как хороший повар выбирает мясо?..

Похоже, что нет, не знала и не догадывалась. С нескрываемой гордостью избранной, запечатлела Плисецкая в своих мемуарах нежную признательность урожденным сестрам Каган за их многолетнее внимание к ней, за трогательные сувениры и подарки от «музы и возлюбленной Маяковского».

Понятно, что в 431-ю квартиру дома на Кутузовском, как и в парижскую «двухэтажную» главного редактора коммунистической газеты «Леттр Франсез» Луи Арагона сходились концы и начала всемогущих связей в представлении народной артистки СССР, понятно также, что валюта, что устрицы, что «Вдова Клико», что французские духи и пластинки, а однажды даже и бриллиантовые сережки... Непонятно только одно: как можно было не увидеть, не заметить, не почувствовать, что из бесконечной исторической галереи персонажей затянувшейся салонной жизни Лили Юрьевны в живых не осталось никого?.. Ни единого человека. Хотя все они были намного моложе.

Сколько успела одышливая, старательная судьба, столько и провела звезд московского бомонда через «захватывающе интересный» салон - сначала в Гендриковом переулке, потом на Арбате, а затем уже и на престижном Кутузовском проспекте, где милейшая, не утратившая с годами своего обаяния Лиля Юрьевна бестрепетной рукой метила их печатью небытия.

Даже непуганый инфант Вознесенский и тот что-то почуял и отшатнулся, открестился, рискнув вставить в «Портрет Плисецкой» настороженную строку: «В этот дом приходить опасно». Неужели и после этого ни разу не забрезжило сомнение, что так не бывает, что не могла Лиличка Брик столь демонстративно и пышно процветать с двадцатых по семидесятые годы советской эпохи, будучи непричастной к арестам, исчезновениям «без права переписки», ссылкам, самоубийствам?..

А ведь так, действительно, не бывает. Не только, у нас. Вообще не бывает. Бывает другое. Смерть всегда возвращается туда, откуда уводит своих жертв: «И невозможно встретиться, условиться и уклониться не дано...» В середине семидесятых все еще энергичная и деятельная Лиля Юрьевна окончательно поняла, что в ее услугах более не нуждаются, но не могла поверить, что на сей раз приговор без суда и следствия вынесен ей самой.

Мучительно и долго впускала она в себя осознание того факта, что мир и впрямь состоит не из лепестков роз и трепетаний «быстроживущих стрекоз», а в основном из тяжелых, тупых предметов, коим неведомы боль и сострадание. Арагону в Париж сообщили: покончила с собой. Он тяжело и надолго задумался, вспоминая кончину Эльзы.

Беспечная диаспора, проводив в последний путь не столь уж «безвременно ушедшую», вернулась к своим «апломб-сюитам», к извечному стихоплетству, к страстям по Таганке, к транссексуальным схваткам Большого. Салонов в Москве более не существовало, зато во множестве плодились плебейские тусовки -подступала эра демократии, не знающей поминальных капризов прежнего бомонда по поводу того, что кого-то из ушедших не включили в энциклопедию. Лилю Юрьевну Брик не включили, хотя заслуги ее очевидны: в ГПУ и НКВД она отправила 125 агентурных сообщений.

И все же надо признать, что в парадоксальном случае с «невыездной» Плисецкой Лиля Юрьевна скорее спасла балерину, чем погубила ее лучшие годы. Спасла от скорого и бесславного конца балетной карьеры, от безвестности и прозябания где-нибудь на Брайтон-Бич. Будь иначе, мир так и не узнал бы, что можно пятьдесят лет состоять примой-балериной, а на пороге семидесятилетия танцевать «Умирающего лебедя».

Уланова сошла со сцены в пятьдесят. Анна Павлова в пятьдесят умерла. Наверное, только русский балет способен вынести одинокое испанское чудо с французским орденом, литовским гражданством и еврейской родословной.