Голубые молнии

— Не стыдно, Ручьев? Посмотри, посмотри! Да нет, фары ты протер и верх тоже. Подлезь под машину, вот-вот, не бойся. Ну как? Там же метровая грязь! Раскопки надо делать, топором ее откалывать. Машина небось на полтонны тяжелее стала. А внутри? Китель потом за день не отчистить. Какие-то тряпки, сиденье не закреплено. Ты дома-то со своим «Запорожцем» тоже так обращался? Тебя ведь первый автоинспектор остановил бы.

Сосновский организовал аврал. Машину выдраили так, что лейтенант Грачев заметил:

— Ну ладно, она все же не зеркало. Броню еще протрете…

С тех пор Ручьев тщательно следил и за внешним видом, а не только за техническим состоянием своей машины.

Вот и сейчас, обложившись тряпками и ветошью, он наводил порядок с помощью Щукина и Дойникова.

— Смирно! Товарищ гвардии старший лейтенант… Вольно!

К ним подошел командир роты. Некоторое время он придирчиво оглядывал машину и, не найдя, видимо, причин для замечаний, заговорил о другом.

— Гвардии рядовой Ручьев, послезавтра вы мне понадобитесь. Поедете со мной.

И пошел дальше проверять работу других экипажей.

— В чем дело? — забеспокоился Дойников, его голубые глаза округлились. — А? Куда это он тебя?

Ручьев пожал плечами, продолжая орудовать тряпкой. Он-то отлично знал куда.

Вот и наступил час решающего испытания!

Поедут к спортсменам на сбор, и там…

Остаток дня он был мрачен.

Сосновский, догадываясь о причине, пытался отвлечь Ручьева. Делился своими планами в отношении училища, выяснял что-то об английских глаголах, попросил вечером спеть любимую песню «Русское поле», принес только что прочитанную книгу и восхищался ею.

Ничего не помогло. Ручьев отвечал односложно, пел без души, а в глаголах запутался сам.

Мрачное настроение не покидало его и на следующий день, что не укрылось от внимательного взгляда замполита.

Вечером, возвращаясь домой, он заговорил об этом с Копыловым.

— Боится Ручьев.

— Боится? — Копылов даже остановился. — Ты говорил с ним?

— Да тут говорить нечего, и так видно.

— Думаешь, опять не прыгнет?

— Не в том дело, — пояснил Якубовский. — не самого прыжка он боится, а того, что не прыгнет. Понимаешь, раньше так, наверное, думал: ну, не прыгну, плохо, но не смертельно, все равно скоро переведусь в другое место, отчислят — и черт с ним. Теперь он врос уже, рота своей стала. Все ладится. А вот ведь чувствует себя белой вороной. Ему сейчас не прыгнуть — гибель! Самое страшное.

Некоторое время они шли молча.

— Интересно все-таки получается, — вслух размышлял Якубовский, — ведь пришел этот Ручьев, ну прямо белоручка. Я однажды видел, как Дойников учил его пол мыть. Тот пыхтит, сопит, трет поперек половиц, забрызгался весь. Дойников рукава засучил — раз-раз — у него здорово получается. Моет, ворчит: «Культурист… Пол культурно не можешь вымыть…»

Копылов улыбнулся.

— Все ему трудно давалось, — продолжал Якубовский, — и не потому, что неспособный. Нет! Он парень толковый, ловкий, а вот протест эдакий внутри сидит, как черт: «Не по мне, не для меня, я здесь ненадолго, перетерплю как-нибудь, лишь бы скорей перевестись или отслужить…» Ну, а при таком настроении ясно, все из рук валилось.

— Так ведь переменился, — заметил Копылов.

— Ну не совсем еще, но значительно. Прямо скажу — не узнать, И что главное, интерес появился. Он, как начались успехи, все по-другому воспринимать стал: «Ах, я первый, ну, смотрите, я еще не то могу!..» Честолюбивый парень. Только честолюбие у него не в ту сторону направлено. Теперь увидел, что и здесь можно первым быть, есть за что бороться, вот и старается. То-то и оно, — Якубовский щелкнул языком. — Потому для него прыжок сейчас — это все. Можно сказать, вопрос жизни.

— Да… — Копылов задумчиво покачал головой. — И небось чем больше думает об этом, тем трудней ему. А может, зря мы с Кравченко его бросать задумали? Может, надо было вместе с ребятами? Мы ведь как рассуждали: не прыгнет опять, никто не узнает. Следующий раз со всеми. А получается, если завтра не прыгнет, так в роте-то, может, и не узнают, но для самого него — драма. Больно много он об этом думает, готовится. Так?

— Так. Я с него глаз не спускаю. Переживает страшно.

— Да… Ну что теперь говорить! Завтра едем. Уж такую работу с ним провели. Теоретически он теперь парашют небось лучше любого инструктора знает. — Копылов усмехнулся. — Только и осталось, что прыгнуть. И потом… все-таки на Кравченко надеюсь. Просто не могу поверить, чтобы он при ней не решился…

— Что ж, поживем — увидим. — Якубовский, как всегда, был сдержан. — В конце концов день остался. Подождем.

— Подождем, — заключил Копылов.

Ждала заветного дня и Таня.

Ждал Ручьев.

Глава XIV

Как всегда, Крутов проснулся мгновенно. Так просыпается одинокий хищник, почуяв опасность.

Выли времена, когда это спасало ему жизнь. За долю секунды перейдя от глубокого сна к ясному, настороженному бодрствованию, он открывал стрельбу или выскакивал в окно.

…Крутов вздохнул, надел плащ, закурил и вышел на улицу.