Голубые капитаны

— Уже? За три месяца инструкторской работы порох отсырел? Чаю хочешь? — Березовский вытащил из-под стола холодный эмалированный чайник, налил себе в кружку темный завар. — Я вот, прежде чем гаркнуть, представляю, будто орут на меня. И часто успокаиваюсь. Не потому что злость мгновенно проходит, а просто стыдно становится. Инспектор из округа однажды на меня кричал, слюнями брызгал, так я хоть и умылся, а как вспомню — до сих пор оплеванным себя чувствую.

— Иногда ваш голос далеко слышно.

— Да не серчай! Голос слышно! — с удовольствием повторил Березовский. — Я же артист, Саша! Фигурой вот не вышел, Костюхин за глаза «крючком» зовет, а голос, правда, добрый. Если прислушаться, поймешь: употребляю его как инструмент, стараюсь играть в такт. Командиру очень тонкий музыкальный слух нужен, если правду говорят, будто в каждой душе есть своя струна. Не оборвать бы… — Березовский сделал крупный глоток и отставил кружку. — Вот комиссар мечтает сделать из этих ребят «бойцов особого качества», а я, прости, смотрю на них как на сирот. Жалко. И многие действительно будут сиротами к концу войны… Твой курсант зачем сделал нож?

— Для продажи или обмена. Позавчера в сандень у Романовского бутылку из-под водки в тумбочке обнаружили.

— А может человек, испытывающий наслаждение в труде, быть торгашом?.. Бывает, значит. Вот и проверим. Завскладом запчастей и авиаматериалов Мессиожник принес Донскову сверток. В нем угадывались две бутылки. Мне об этом стало известно, и я распорядился поискать. В казарме — нет. А назавтра Донсков и Романовский просятся в увольнение. Донскову недосиженные сутки на гауптвахте я заменил нарядами вне очереди, поэтому права на отпуск он не имеет. А может быть, имеет, потому что вчера ты объявил ему благодарность за отличную технику пилотирования. В общем, мы их отпустим, а ты с Коротом посмотришь, куда они пойдут.

— У Донскова в городе мать.

— Знаю. Работает в исполкоме. Домой он не пойдет: сейчас август и под любым кустом ресторан. Две бутылки им много. Может, девчат-зенитчиц пригласят? Так вот, Саша, если ребята с девицами будут, поступай корректно, в любом другом случае действуй по обстановке.

— Слежка?

— Не нравится?.. Чтобы вырвать сорняк, надо за него ухватиться, да, на беду, не спутать с полезной травой. Хочется тебе или нет, а завтра ты пойдешь.

— Но…

— Лейтенант Дулатов!

— Есть!

— Спокойной ночи, Саша.

Дулатов ушел, а капитан Березовский склонился над планом летной подготовки. Отряд переходил на тяжелые планеры А-7 и Г-Н, но не хватало буксировщиков. В помощь стареньким самолетам Р-5 и СБ для воздушных сцепок прислали трофейный бомбардировщик «Хейнкель-111» и два истребителя «харрикейн», но на них еще не переучились летчики. Сплошные «но» тормозили работу, а инспектор Центрального штаба полковник Стариков жал, требовал ускорить подготовку пилотов. Березовский считал настойчивость полковника предтечей скорых и серьезных заданий, к которым еще не были готовы курсанты. Выпускать в ночь только что оперившихся ребят он не мог, хотя «стремление к риску», о котором говорил комиссар Маркин, переполняло многих. Плоховато шла спецподготовка. Из трофейного оружия «мазали» по движущимся мишеням, некоторые, как слепые котята, ходили по азимуту, физически слабые отлынивали от вольной борьбы. Он понимал, что война заставляет утрамбовывать год до месяца, но не мог подавить в себе внутреннего протеста, если это касалось семнадцати-восемнадцатилетних мальчишек, которых невозможно в столь короткое время сделать бывалыми мужчинами. А надо! За счет воскресений, которых так мало, за счет ночей, которые так коротки, за счет каждого часа отдыха. Надо сделать настоящих бойцов, иначе он, гвардии капитан Березовский, будет поставщиком пушечного мяса.

— Вот так-то, голуба! — проговорил он вслух, забористо ругнул себя за потраченное на невеселые думы время и, выдернув из ящика стола словарь, стал разбирать инструкцию по летной эксплуатации истребителя «харрикейн», составленную на английском языке.

За распахнутым окном гудела ночь, взбудораженная моторами, исполосованная прожекторными лучами и вспышками стартовых ракет.

В небе бодрствовали летчики-буксировщики. Непривычным прерывистым ревом отличались двигатели трофейного «хейнкеля», на котором тренировался старший лейтенант Костюхин. На самолете перекрасили знаки, заменили надписи под приборами, сняли вооружение и броню, а вой моторов так и остался волчьим.

По следу

Корот, ссылаясь на плохое самочувствие, упорно отказывался от предложения инструктора Дулатова.

— Не пойду, товарищ лейтенант. Чего портить парубкам отдых? Хлопцы гарные, правду говорю. А если и выпьют малость — греха нема.

— Хочется тебе или нет, а ты пойдешь, Корот, — сказал Дулатов. — Все!