Голубые капитаны

Долго стоял Романовский у обелиска и смотрел на не большую нишу, предназначенную для портрета Кати. В этой нише, как на экране, он видел Катю, видел товарищей, видел памятные эпизоды войны. Они проходили в его сознании неторопливой чередой. Он даже вспомнил мокроносого щенка, встречавшего их, молодых летчиков, на аэродроме первым. Катя любила и баловала ласкового пса. Не смог вырасти щенок. Сгорел в самолете! Сжалось сердце, когда возник образ сбитого Ивана Дроботова, и начало биться толчками, радостно, когда рядом вставала девушка в тяжелом летном комбинезоне… Потом снова бои, белые облака в темной нише, облака, растрепанные крыльями истребителей, приглушенные радиоголоса друзей, шум лесов и шум моторов, и снова… Катя.

Романовский очнулся, увидел руки около цветов. Повернулся. Его букет заботливо поправляла глазастая девчонка. Рядом стояли и смотрели на него два мальчика в алых галстуках. Девочка спросила:

— Вы ее знали, дядя?

— Да, курносая.

— А почему портрета нет на могилке? А почему вы плачете, дядя!

— Ты конфузишь меня, говорунья. Просто пыль попала в глаза… Портрет скоро будет. Проводите меня до машины, ребята, — попросил Романовский и положил руку на остренькое плечо девочки.

Пионеры отдали салют памятнику и пошли за Романовским.

— Дядя, наша школа имени Екатерины Романовой. Вы не могли бы рассказать о ней? — спросил один.

Романовский остановился. Школа имени… Так и должно быть. Память о мертвых — в делах живых.

— У меня скоро отпуск. Я приеду, ребята. Обязательно приеду!

— Мы ждем вас! — сказал второй мальчик.

Шофер захлопнул капот машины. «Волга» потихоньку тронулась с места.

— До свидания, курносая! До свидания, мальчики!

В этот же день Романовский прилетел в Москву. Генерал Смирнов открыл дверь, снял с гостя фуражку и, взяв за руку, ввел в квартиру. В пижаме, с домашней трубкой в зубах, в шлепанцах, довольно потрепанных, он побежал на кухню, оставив гостя среди зала.

— Ты там располагайся без стеснения, — донеслось сквозь грохот посуды. — Мои еще на даче, я только с работы, так что мы с тобой по-холостяцки что-нибудь сварганим. Сильно есть хочешь?

Романовский встал в дверях кухни, упершись ладонями в косяки.

— Предельно сыт, Василий Тимофеевич.

— Перекусить все равно заставлю. Вот селедочка разделана… А? Может, тут и приземлимся? А? — Смирнов показал на кухонный столик.

— Все равно.

— Мой кабинет в основном тут. Гоняет старуха из комнат, не терпит табачища.

Трубка в зубах хозяина беспрестанно чадила, и в небольшой кухоньке уже стоял голубой туман с запахом табака «Флотский».

— Был?

Романовский кивнул.

— Порядок? Не ломают памятник? Надо бы фотографию вставить.

— У меня есть. Скопирую на фаянс и отвезу.

— Ну-ну… А как дела в Саратове? Все воюете?.. Про партсобрание слышал. Не чересчур?

— По-моему, в норме. Народ решил. Миша Корот привет вам передает. В отпуск ушел: скоро дедом станет, так чтоб подготовиться. Он, наверное, останется комэском. Во всяком случае, Аракелян — за.

— Умница ваш горбоносый Аракелян, — проговорил Смирнов. — За Корота надо драться и воспитывать не словами, а по щекам бить, чтобы опомнился. Поставь такого вне работы — захиреет… Знаешь, что ваш командир отряда здесь, в Москве? — спросил Смирнов и взялся за трубку. — Чай будешь? Закипает.

— Если можно, покрепче.

— Разбирали Терепченко на коллегии. Перцу дали… Сладкий или вприкуску? Вон та курица и есть сахарница. Сыпь больше! — Выпустив клубы дыма, Смирнов продолжал: — Все-таки будет Терепченко работать у вас. Приняли во внимание долголетнюю службу, а главное, по-моему, то, что ему до пенсии полгода. Он там себе должность инструктора на тренажере поприжал… Спесь, конечно, сбили, постругали как следует. А твоего Аракеляна заберем в центральный аппарат.

— В общем все так, как желал Терепченко! Выходит, зря нервы трепали, укорачивали себе жизнь и другим. Все как в песок…

— Тут ты опять скользишь. Аракеляны нужны не только в вашем отряде, понял? — многозначительно поднял палец Смирнов и ворчливо добавил — Горячитесь вы очень, молодежь, поперед батьки в пекло любите лезть и ломаете то, что выпрямлять надо. Вот и ты… твоя фигура выглядела на коллегии не ахти как! Пришлось заступаться… Да ладно, капну я, пожалуй, в чаек коньячку, люблю этот грешный напиток. В Испании французы избаловали.

Отложив трубку так, что мундштук ее попал в селедку, Смирнов маленькими глотками выпил чай, снова набил трубку и уселся поудобнее.

— Теперь, Боря «об Ивановом сыне. Где, как, чего, какие документы? Сталкиваюсь с таким делом впервые, и давай-ка обмозгуем не торопясь.

Романовский вынул из кармана, передал Смирнову фотографию и медальон.

— И это все?

— Еще было два письма, в которых говорилось, что на фотографии не сын Дроботова, что он погиб и захоронен в поселке Свирь.

— Тогда чего же ты хочешь, не понимаю?!

Романовский встал и распахнул настежь окно. Трубочный дым потянулся на улицу, путаясь в листьях каштана, шумевшего у подоконника. Старый каштан лысел: порывистый осенний ветер вырывал из его буйной шевелюры пожухлые листья.

— Чего ты хочешь, Борис?

— Скажите: взрослые усыновляют детей?