Голубой пакет

Сколько усилий и забот, сыновней любви и ласки проявил он, ухаживая за больным и беспомощным Чернопятовым! Сколько раз кормил его Костя из собственных рук! Сколько часов провел около него, неподвижного, ослабевшего, читая вслух рассказы Джека Лондона из потрепанной, захватанной книжки!

Уже давно Чернопятов мечтал по окончании войны усыновить Костю, заменить ему умершего отца. И он как-то сказал об этом Косте, а тот ответил коротенькой наивной фразой: «Ой! Даже не верится!»

В своих мечтах Чернопятов заходил далеко. Он видел перед собой Костю-инженера, Костю-офицера, Костю-ученого. Он твердо верил, что это будет, что иначе и быть не может. Он ни на минуту не сомневался в том, что его жена, уже взрослые сын и дочь примут самое горячее участие в судьбе юноши.

И все рухнуло. Кости нет и никогда уже не будет. Возможно, встретятся на жизненном пути Чернопятова еще многие чудесные и умные ребята, такие же чуткие и человечные, но это будут уже другие, не Костя…

Чернопятов с трудом поднялся. Горе отяжелило его. Резкая складка легла между бровями, глаза потухли. Путь с бульвара до бани показался ему самым длинным за всю его сорокапятилетнюю жизнь.

Открыв дверь и спустившись вниз, Чернопятов постоял некоторое время у верстака, глядя на все пустыми и блуждающими глазами.

Он закурил, задумался. Но жизнь напомнила о себе. Она не ждала, требовала борьбы, требовала сил его, Чернопятова.

— Прощай, Костя! — вслух произнес Чернопятов. — Мы не забудем тебя!…

14

Вернувшись от командующего армией, полковник Бакланов вышел из машины у околицы своей деревеньки и пошел к дому пешком.

В палисадниках перед избами отцветала сирень, и ее пряный аромат висел над улицей.

В этом году она цвела по-особенному буйно, дружно и долго, будто хотела дождаться возвращения тех, кто ее сажал, растил и лелеял.

Разоренная деревенька с редкими уцелевшими хатенками, вся простреленная и обожженная, являла собой резкий контраст с праздничным цветением сирени.

Бакланов обошел колодезный сруб, у которого деловито трудились солдаты, оголенные до пояса. Покидая деревню, гитлеровцы пристрелили двух собак и бросили в колодец. Солдаты очистили его и теперь вычерпывали из него воду.

У входа в избу стоял часовой, а на ступеньках крылечка сидел капитан Дмитриевский. Увидев Бакланова, он бросил недокуренную папиросу, встал и сошел с крыльца, уступая дорогу.

Бакланов молча прошел в избу, за ним последовал Дмитриевский.

— Завтракали, капитан? — спросил Бакланов, сняв фуражку и положив ее на подушку.

— Только что…

— Жаль, я думал, что составите мне компанию, — он подошел к окну и растворил его настежь. Запах сирени полился в комнату. — Как Горелов?

— Молчит, — ответил Дмитриевский.

Бакланов помедлил немного, глядя в окно, потом сказал:

— Командующий и член Военного совета одобрили наше решение. Значение захваченных гореловской группой документов исключительно важно. Приказано вывезти их во что бы то ни стало и безотлагательно. Командование фронта придерживается того же мнения.

Они говорили, стоя посредине комнаты друг против друга.

— Беседовали с Юлией Васильевной?

— Так точно, беседовал, и самым подробным образом.

— Ну?

— Она готова.

Бакланов вздохнул:

— В этом я не сомневался. Юлия Васильевна всегда готова. Ну что ж… пригласите ее сюда.

— Слушаюсь, — ответил Дмитриевский и удалился.

Бакланов подошел к полевому телефону.

— Чайка! Прошу шестнадцатого. Да, да… Здравия желаю, Владимир Дмитриевич! Уже знаете? Вот и отлично. А время я скажу… Да. Машина нужна будет в двадцать три ноль-ноль. Конечно, послезавтра (что условно означало «сегодня»). Да, на выброску. Через часок я подошлю капитана Дмитриевского. Договорились? Есть!

Бакланов положил трубку и прошелся по комнате. Через окно сквозь сетку распустившихся ветвей сирени процеживался свет солнца. Он дробился на мелкие блики, устилал пол пестрым ковром и делал комнату празднично-нарядной и веселой.

Но на душе полковника было невесело: гореловский корреспондент молчал. Он не вышел на контрольный сеанс и не отвечал на вызовы армейского радиоцентра. Тревожные догадки и предположения граничили уже с уверенностью: значит, там, в Горелове, стряслась какая-то беда. Но какая? На это никто не мог ответить.

И сам по себе напрашивался вопрос: если там что-то случилось, то не повлияет ли это «что-то» на выполнение задания Тумановой?

Это очень беспокоило не только Бакланова, но и члена Военного совета и командующего армией. Но другого выхода не было.

«Вся надежда на Чернопятова, — подумал Бакланов. — Григорий Афанасьевич не должен оплошать. Он стреляный воробей. Да и Юлия Васильевна — человек, уже искушенный в таких делах. Найдет решение на месте. Немыслимо сейчас предусмотреть все неожиданности и препятствия. Какая-то доля риска обязательна в подпольной борьбе. Наша задача — свести эту долю к возможному минимуму».

Стук в дверь прервал размышления Бакланова.

— Входите! Входите! — громко пригласил он.

Вошли капитан Дмитриевский и лейтенант Туманова, девушка лет двадцати двух. Она сделала шаг, стала в положение «смирно» и, приложив руку к пилотке, представилась: