Голубой пакет

Халиловы растили сына Джалила — студента Самаркандского университета. Уже второй год он жил вдали от родителей. Вот и сейчас, хотя наступило время летних каникул, Джалил кочевал с группой студентов-практикантов по Памиру. Побыл с недельку дома — и в горы…

Саттар был сейчас в золотом расцвете сил. Время, горькое детство, трудная юность, война не согнули его стан. Выглядел он, как и полагалось старому служаке, стройным, подтянутым. Но глаза с затаенной усталостью, полуприкрытые слегка припухшими веками, черные волосы, чуть тронутые сединой, и две резкие морщины на бронзовом лбу говорили о том, что добрая половина человеческого века уже прожита…

Придя на службу, Халилов позвонил домой. Там было все в порядке. Он вынул бумаги из стола, разложил перед собой и приступил к работе.

10

Икрам-ходжа встретил Наруза Ахмеда во дворе. Впустив гостя, он запер калитку, и они направились к дому, который стоял в глубине двора.

На небе уже выступили звезды.

С огромным нетерпением ожидал Икрам-ходжа прихода Наруза Ахмеда. Пароль — четки — говорил сам за себя: гость от господина Керлинга. В этом не может быть никаких сомнений. Остается пока неясным, кто он: просто посыльный или же лицо доверенное. И главное, откуда гость? С той ли он стороны или здешний? Как он нашел Икрам-ходжу в Токанде? Кто дал ему адрес сестры? Керлинг его не знал. Очень интересно.

От страшного любопытства Икрам-ходжа ощущал зуд во всем теле. Ему хотелось сейчас же забросать гостя вопросами, но он понимал, что это неприлично. Нельзя нарушать устоявшиеся в веках восточные обычаи. Нельзя пороть горячку. Нельзя говорить сразу о деле.

Дворик, где очутился Наруз Ахмед, был полон цветов. Они подступали к самым стенам дома, росли на клумбочках и куртинах, приветливо выстроились вдоль узенькой дорожки.

— Да, у вас здесь шахская оранжерея! — восхищенно воскликнул он.

— Цветы — украшение добрых душ, — скромно ответствовал Икрам-ходжа, подводя гостя к супе под яблоней. — Посиди здесь, сын мой! Я пойду распоряжусь.

— Если насчет угощения, то воздержитесь, — предупредил Наруз Ахмед. Я не так давно обедал.

Старик недовольно отмахнулся и внушительно произнес:

— Не будем отступать от обычаев отцов. Ты — мой гость!

Приложив округлым движением ладони к сердцу, он заторопился к дому и скрылся в темном дверном проеме.

Наруз Ахмед присел на супу, застланную войлоком, положил возле себя сумку, расстегнул пыльный, потный пиджак. Только сейчас он почувствовал усталость и неодолимое желание прилечь. Прилечь, закрыть глаза и забыться. Весь день проведен на ногах — в нервном напряжении, в томительном ожидании. Слава аллаху, что наконец он добрался, нашел…

Дом осветился изнутри. За прозрачной марлей в окнах — защитой от мух и мошкары — задвигались силуэты Икрама-ходжи и его сестры.

Наруз Ахмед лег на спину, уставился глазами в крупнозвездное небо и облегченно вздохнул.

Дневной зной нежно вытесняла ночная прохлада. Где-то в соседнем дворе ворковала горлинка. Воздух был напоен благоуханием цветов и слегка кружил голову.

Наруз Ахмед на секунду прикрыл глаза, и ему сразу почудилось, что он сидит-плывет в железном самолете. Он быстро поднялся, встряхнулся. Возле него стоял Икрам-ходжа.

— Назови свое имя, сын мой, — попросил он.

— Наруз Ахмед…

— Наруз Ахмед… — повторил старик и провел по лицу рукой, что-то припоминая. — Кто дал тебе четки?

— Джарчи, — назвал Наруз кличку Керлинга.

— Так я и думал. Давно?

Наруз Ахмед сказал когда.

Икрам-ходжа кивнул. Все ясно. Подробности можно выяснить потом.

— Пойдем в дом, — пригласил он гостя.

Наруз Ахмед взял сумку и разбитой походкой потащился за Икрамом-ходжой.

В комнате, обставленной по-восточному, у низенького квадратного стола, застланного цветной скатертью, хлопотала старая женщина. Она даже не взглянула на чужого человека, будто его и не было здесь. Ловкими движениями она вынимала из медного таза с водой тяжелые кисти винограда и, стряхивая их, укладывала на большое серебряное блюдо.

Выложив виноград, она молча удалилась.

Наруз Ахмед проводил ее взглядом.

— Моя сестра, — пояснил Икрам-ходжа. — Ты можешь чувствовать себя здесь, как в родном доме.

Едва заметная усмешка искривила губы Наруза Ахмеда. Родной дом! Он забыл уже, что такое родной дом. Забыл, что когда-то имел его и не ценил. А теперь само слово "родной" звучит как-то раздражающе.

Стол был уставлен едой, да такой, о которой за все эти годы Наруз Ахмед мог разве только мечтать. Здесь были холодная баранина, отварной цыпленок, колбаса "казы", свежий овечий сыр, густые сладкие сливки, пышные белые лепешки, бархатистые персики, яблоки-скороспелки с красной щечкой, куски ароматной дыни, виноград с черными до синевы ягодами, хорошо вызревшие, точно налитые воском груши.

Сели за стол, подобрав под себя ноги.

Икрам-ходжа поставил перед собой и гостем по пиале и налил в них что-то из фарфорового чайника.

Наруз Ахмед взял свою пиалу с голубой каемочкой по краю, поднес ко рту, понюхал и с усмешкой заметил:

— В прежние времена кок-чай имел другой запах и цвет…

Глаза хозяина превратились в узенькие щелочки, пухлые щеки затряслись.