Голубой океан

Позвала – и сорвался в охмеляющем полёте, забыв про возраст. Насмотрелся присланных фотографий, красот. Если бы не было всех этих электронных почт, «vkontacte.ru», «odnoclassniki.ru», «vspomni.ru», «mirtesen.ru» разве получилось бы так быстро его уговорить поехать? Пока письмо дойдёт… А там глядишь – и интерес угас, как свеча, накрытая колпаком.

А потом, раз зовут ещё молодые, значит, ты ещё молод душой. Можно окунуться с головой в их юность, не помня про возраст, вскочить в вагон на подножку уже уходящего поезда, который всё набирает и набирает скорость. Вот он и вскочил, и рванулся назад в свою провороненную молодость. Нет, это неправда, что можно вернуться. Если бы нас можно было бы свести с нами теми, какими мы были 20-30 лет назад, мы едва ли узнали бы и поняли бы друг друга…

Он ехал, устроившись на верхней полке, смотря на пробегающие мимо перелески и воду, блеснувшую то там, то здесь в озерцах и речушках, отражающую полёт облаков, мчавшихся, как и он, в неизвестность, навстречу другой и, должно быть, более счастливой полосе жизни. Розовый свет заката скользил по верхушкам пробегающих мимо корабельных сосен, убегающих высоко в синеву; цеплялся, запутывался в их глубоких мохнатых кронах и оставался позади; но впереди из-за очередного бугра выныривали новые сосны, уходящие в поднебесье, и розовый свет, становясь всё сочнее и тревожнее, скользил, играя, уже по ним. В его ли возрасте смотреть на жизнь сквозь розовый свет, даже, если это свет солнца, покатившегося на запад, чтобы через час упасть в плотную серую пелену на горизонте – и пропасть, уступив место другому, холодному и безжизненному светилу?

10

Дора до последнего дня не верила, что Одиссей согласится отправиться к ней в гости. Она бомбардировала его письмами и фотографиями. Говорила, что грустит и скучает. Она не могла пока ещё дать ясного отчёта себе, почему ей так хочется, чтобы приехал этот длинный компьютерщик, похожий на одноногого аиста, только аист этот поджимал не ногу, а левое крыло…

Приехал всё-таки! Неделя пролетела – как в карусели, всё вокруг крутилось, вертелось, неслось куда-то наперегонки, всё убыстряя и убыстряя ход размеренных событий… Она показывала ему город, они катались на катере, рыбачили, собирали грибы и говорили.

Говорили ни о чём. Она знала за собой эту манеру подкалывать мужчин, которые отвечали ей тем же. Как сражение на рыцарском турнире, как игра в фехтование. Кто изящнее сделает выпад и ловчее отобьёт выпад другого.

Сначала они жили в Красноярске, где она познакомила его с друзьями и семьёй. Она поняла, что он понравился матери, но – как человек, интеллигентный, мягкий, порядочный, очень умный. Она не увидела в нём зятя.

Пётр обрывал мобильник – она сменила сим-карту, забросив старую на полку книжного шкафа обрастать пылью, а пыль эту несло с расплавленной 35-градусной жарой улицы.

Он заглядывал сверху вниз в её глаза, она смеялась и трогала обгрызенными ногтями его морщины, бегущие, как солнечные лучики.

Потом они поехали к ним на дачу. В воздухе стоял одуряющий запах земляники, им пропиталось всё. Идёшь по некошеной траве, а голова кружится от счастья и этого земляничного запаха. Нагнёшься – а там, только садись на корточки и собирай: не сходя с места, наберёшь полное лукошко. Но она уже и не наклонялась совсем. Нагибался он, складывал букетик из кустиков, усыпанных блестящими красными ягодами, среди которых терялись один-два нежно-белых соцветия с жёлтой пуховкой посередине, и подносил ей: «Позвольте, сударыня».

А как волшебно валяться на некошеной траве, ловить дуновенье ветерка всей шёлковой кожей, чувствовать, как волосы треплет ветер, закрывая ими воспалённые от солнца и воды глаза! Можно смотреть сквозь волосы на полёт облаков, тогда всё небо становится исчёрканным чёрными неровными полосами, сквозь которые скользят облака, ежеминутно меняя свои причудливые очертания. Вот и жизнь так, наверное. Полоса тёмная, полоса светлая, но тёмные полосы тонки и только наслаиваются на голубое небо, на котором два разрозненных облака – одно вытянутое, а другое, кругленькое, как пампушка, – медленно сливаются в одно и дальше плывут уже как одно большое единое и неразделимое облако.

Так и в жизни, наверное. Вот только что не знал человека, не любил и не собирался любить, а вдруг налетел ветер, всё перепутал, и теперь боишься уже человека потерять и не представляешь, что дальше делать со своей жизнью.

И этот лунный свет, когда луна заглядывает в окно, как надраенная сковородка, на которой бабушка пекла блины. Луна такая большая, что занимает пол-окошка. Даже как-то нереально, что луна бывает такой большой. Весь пол около кровати устелен тенями веток с маленькими завязавшимися яблочками, которые купаются в этом лунном, завораживающем сказочном свете, качаются от лёгкого дуновения ветерка, а тени двух яблочек вдруг сливаются неожиданно в одну.