Голубой берег

— Что такое? Вы врываетесь, как бандиты!.. — закричал перепуганный председатель. — Ваш человек… Ваши люди…

— Я не его человек! Ах ты, земляная кровь! — закричал Джалиль. — Я сам Джалиль Гош! Только вместе ехали до Катта-Карамука. Я сам Джалиль Гош!..

Но тут я решительно схватил дуло его ружья и с силой отбросил его в сторону. Джалиль удивленно замолчал. Я извинился перед председателем, как мог.

— Ну, как хочешь, — пробурчал Джалиль, пожимая плечами; очевидно, он искренно недоумевал, почему я отказался от его помощи. — Прощай. Я ушел, — сердито сказал он и зашагал в темноту горного кишлака.

Председатель продолжал жаловаться. Однако вскоре нашелся секретарь, появилась печать. Все мои погонщики столпились в чайхане, посмотреть на совершение процедуры, которую, может быть, некоторые видели впервые: венчание без муллы.

Я воспользовался этим, чтобы сказать небольшую речь. Страшная усталость валила меня с ног. Я не помню, о чем я говорил. Помню только, что это было от души, я говорил то, что волновало меня.

Перед моими глазами плыли лица киргизов с полуоткрытыми ртами, лампа «молния» с разбитым стеклом, убогая обстановка бедной горной чайханы…

Помню только, что говорил я и о темноте прошлого и о тяжелых здешних дорогах, о будущих богатствах, о наших посевах и о детях этой долины — пастухе Саиде и девушке Сабире, — словом обо всем, и все это было довольно бессвязно, но как-то шло под стать общему настроению, и все поняли меня… Сабира вдруг зарыдала, не вынеся напряжения от всего пережитого.

Саид тер глаза кулаками.

К всеобщему удивлению вдруг заплакал и старик Шамши.

Он встал и обнял Саида и Сабиру:

— Знаете что, — сказал он, став вдруг очень важным, — я, пожалуй, вам подарю свой самовар…

Это развеселило собравшихся: все знали, что самовар его был весь дырявый и никуда не годился.

Однако значение этого дара всеми оживленно стало обсуждаться.

Все стали укладываться на ночь. Мы с Карабеком легли рядом, на деревянных подмостках под потолком.

Карабек долго ворочался.

— Что не спишь? — спросил я.

— Вот хорошо, что у Саида и Сабиры так кончилось… — оказал он, поднявшись на локти. — Эх, товарищ Кара-Тукоу, вот что я тебе сказать…

Но не найдя нужных слов, он махнул рукой и лег.

— Азама не привязали на цепь, — вдруг сказал он сердито. — Плохой порядок.

КТО БУДЕТ ПЕТЬ В КАРАВАНЕ

Я проснулся на рассвете от какой-то неясной возни, происходящей в каморке: заглушенный шум борьбы, шёпот двух голосов доносились из-за перегородки. «Отдай», — говорил один голос по-киргизски. — «Нет», — отвечал другой. Слышно было, что один человек пытался что-то вырвать у другого. Я вспомнил часового, поставленного мною у дверей на ночь. Вдруг загремело что-то, стукнуло железом и тяжелый предмет грохнулся на пол. Я вскочил, выхватил револьвер и шагнул к перегородке

Там Карабек и старый Шамши стояли друг перед другом. Между ними на полу валялся самовар старика — ржавый, погнутый, с огромной дырой на боку. В ту же минуту они нагнулись, схватили самовар и приняли вырывать друг у друга.

«Отдай Сабире и Саиду, старый вру», «Деревянное ухо!» — корча страшные гримасы и сверкая глазами, шептал Карабек стараясь, очевидно, не разбудить меня и Сабиру с Саидом. «Ты обещал!» — говорил он. «Нет, ничего я не обещал», — шипел старик, которому опять стало жалко самовара. — «Я тебя сейчас зарежу», — говорил Карабек, в самом деле хватаясь за рукоятку ножа у пояса. Я уже хорошо знал этого удивительного человека: он любил изображать себя очень свирепым и даже, пожалуй, мог привести в исполнение любую угрозу. В сущности же это был добряга-парень. Почему-то особенно близкое участие он принял в судьбе Сабиры и Саида;, но он ни за что и никому не позволил бы заподозрить себя в каких-нибудь сантиментальных чувствах. «Гордость, привычки поколений, суровое воспитание среды, требующей умышленной черствости сердца, — что это?» — думал я, наблюдая сцену с самоваром…

— Я тебя сейчас зарежу, — говорил Карабек.

Но тут проснулись Саид и Сабира.

— Что такое? — спросил пастух, вскакивая.

— Ничего. Тебе какое дело? — грубо сказал Карабек, сплюнув и отпустив самовар. Старик, готовый до этого уже заплакать, просиял.

— Хорош, хорош самовар! Я его еще починю в Гарме, — сказал он, поглаживая дырявую посудину дрожащими руками.

— Конечно, отец. Тебе просто все завидуют! — звонко засмеялась Сабира.

Все расхохотались. Вошедшие караванщики стали осматривать самовар, похлопывать его руками и причмокивать, подмигивая и смеясь:

— Ого! Это да! — говорили они. — Только опасно такую драгоценность везти Голубым берегом: как бы ее не разбило камнями!..

В это время в чайхану ворвался глухой, отдаленный гул. Волна воздуха приоткрыла дверь и вновь закрыла ее, стекла тихо вздрогнули: где-то в торах происходили обвалы. Это сразу напомнила всем, что надо спешить, и караванщики вышли на улицу, принялись вьючить лошадей и ослов.