Голубой берег

— Саламат, — махнул я рукой. — Что всех вьючных лошадей собрали в Карамуке?

— Все, все! — закричал Шарап. — Там все лошади собрались, тебя ждут в Каратегин ехать. Только ждать надо. На перевале дороги нет.

— А утром?

— Теперь там утром тоже дороги нет.

— Кобылу где взяли? — спросил Карабек.

Тот замялся.

— Это Барона кобыла, — ответил он.

— А ты, Барон, где взял?

— Мы купили.

— А он говорит, что твоя.

— Наша, наша! — закричал Барон и свернул в глубокий снег, давая дорогу.

Мы проехали.

— Ну, а потом? — спросил я Карабека.

— Потом продаст кобылу, жеребенка себе оставит…

— Нет, что потом сделал отец Лайли-Ханум?

— А-а, он открыл сундук, увидал пастуха. Сначала рассердился, а потом через час согласился, чтобы они женились.

Тут Джалиль Гош кивнул на Саида и сказал:

— У Саида тоже так. Он Сабиру любит. Барон Сабиру не даст Саиду. Саид тоже пел Лайли-Ханум Сабире. Я знаю. Барон Сабиру продал. Я сегодня слышал. Теперь Сабира в Каратегин едет с Туюгуном. Он в кишлаке Дувана живет. Мимо ехать будем. В гости заедем.

Мы даже остановились от неожиданности. Несомненно, Джалиль не выдумывал. Но, как это могло случиться: Сабира, значит, была в Дераут-Кургане, когда и мы там были?!

— Скажи, Джалиль, Туюгун уже увез Сабиру?

— Ты же видишь, Барон с лошадьми проехал. Он посекретно ехал, на дороге, чтобы в Дераут-Кургане вы не знали. Он лошадей взял, пять тысяч взял. Теперь они далеко. Может быть, по другой дороге поехали…

Я взглянул на пастуха. В его глазах стояли слезы. И он молча отвернулся, сжав поводья в кулаки. Мы тоже обернулись вслед удалявшемуся Барону и Шарапу. Хотелось догнать их, остановить, что-то предпринять для спасения Сабиры, как будто она была спрятана у них в мешке. Я вспомнил эту славную девушку, ее песни в кибитке Шамши, ночную суматоху, смех. Теперь какой-то Туюгун грубо тащил ее куда-то, как вещь…

— Пора ехать дальше, — оборвал эта мысли Джалиль Гош. Он показал плеткой на небо. — Солнце тебя не ждет. Плохо будет.

И он опять уехал вперед.

Остальной караван тоже напирал сзади, сгрудился. Отдельные кони сошли с тропинки, вылезли вперед, подхлестываемые плетками.

— Вперед! — кричали киргизы.

Я тоже понимал, что нужно было спешить: это было бегство от солнца. Все зависело от очень короткого промежутка времени: либо нам удастся проскочить по ту сторону тор либо все пропало: и ячмень, и возвращение вовремя назад с пшеницей, и посевная…

— Джалиль! — закричал Саид. — Может быть, мы их еще впереди с Сабирой догоним?

— Они утром ехали, дорога еще была.

— Сделаем дорогу, Джалиль, а?

— Посмотрим, — ответил уклончиво Джалиль Гош.

Сзади напирал караван.

— Вперед! Вперед! — кричали киргизы и хлестали плетками лошадей, они оглядывались назад: солнце, однако, шло быстрее лошадей: оно неумолимо поднималось уже над нами. Это сулило большие неприятности впереди.

БОЛЬШАЯ ИНСОЛЯЦИЯ

Солнце вылезло из-за гор и разогрело снег: лошади начали проваливаться на снежной дорожке.

— Плохая дорога, очень плохая, ночью надо ехать.

Лошади проваливались по живот в снег, с трудом выбиваясь на дорожку.

— Поедем по речке, — сказал Джалиль Гош и свернул лошадь влево в снег, к речке, находившейся в двадцати метрах от нас.

Эти двадцать метров мы ехали полчаса. Мы спешились и лошадям пробивали дорогу в снегу.

Река ревела и пенилась. В некоторых местах она представляла собой сплошной водопад. Временами мы переезжали с берега на берег, что было очень опасно и каждый раз требовало очень больших усилий.

Лошади были очень сильно перегружена продуктами и устали.

В кишлаке Джикинды мы должны были их покормить. Вскоре мы подъехали к этому кишлаку.

Здесь было много растительности и гораздо теплее.

В кишлаке, у кибитки, где помещалась канцелярия ТОЗ, ржали лошади. Сидели кучками киргизы на корточках и оживленно разговаривали.

— А-а-а! — закричали они, встречая нас, помогая спешиться, поддерживая нас под локти.

Саид принял лошадей.

Приветствия «A-а-а!» имеет несколько оттенков.

Их можно передать так:

— А-а… — это кислая мина; или А-а… — здравствуй, здравствуй, очень рад тебе! — А-а… равнодушно: приехал, значит; или— А-а… сколько лет, сколько зим! Я не верю своим глазам, неужели это ты? — если кто против тебя, то я твой друг, или — А-а, в восторге, — не может быть, наконец-то! Хвала аллаху, я так рад, так рад! — я твой раб, повелевай! — А-а! — в безумном счастье, — я захлебываюсь от восторга при визе тебя!..

Какое было на этот раз «А-а»? Мне показалось, что оно было немного насмешливое.

— Большой караван, хорош караван…

— Кандый сиз тынч кельдыз? — спросили нас. — Как доехали?

— Тынч, тынч-якши, — ответили мы, — хорошо доехали.

— Келинь, — сказал председатель ТОЗ, — заходите.

Мы вошли в кибитку: женщины бросились в сторону, и мы сели, поджав ноги, не глядя на женщин и не здороваясь с ними.

Тон был выдержан. Один только Джалиль Гош остался на улице, присев на крылечке и играя плеткой.

Аксакалы вошли следом. Нам подали вареное мясо и затем чай.

— Аксакалы, — сказал я, — нам надо дорогу.