Голубка. Три истории и одно наблюдение. Контрабас

Что ж, возможно, ваш вопрос имеет в виду не невротравматический читательский опыт, а скорее потрясение художественного свойства, как в знаменитом стихотворении «Прекрасный Аполлон»… нет, оно, по-моему, называлось не «Прекрасный Аполлон», а как-то иначе, такое архаичное название «Торс юноши» или «Прекрасный древний Аполлон», да, кажется, именно так или похоже оно и называлось, ну, да это к делу не относится… ну так вот, в этом знаменитом стихотворении великого… как его… не могу сейчас припомнить, но поэт действительно очень славный, волоокий такой, с эспаньолкой, он еще снимал квартиру на рю де Варенн для этого толстого французского скульптора, как бишь его?… Квартира – это еще слабо сказано, целый дворец с парком, которого не пересечь и за десять минут! (Кстати, интересно бы знать, из каких средств эти люди оплачивали такую роскошь?) Так вот, в этом великолепном стихотворении у него есть одна строфа, не могу сейчас процитировать ее точно, где в последней строке он формулирует прямо-таки моральный императив, навеки врезавшийся в мою память, и там говорится: «Ты должен жизнь свою переиначить». При чем здесь книги, о которых я мог бы сказать, что их чтение изменило мою жизнь? А при том, что, когда я встаю перед этой проблемой, я подхожу к своему книжному шкафу (подходил всего несколько дней назад) и скольжу взглядом по корешкам. И, как всегда в таких случаях, то есть когда в одном месте сосредоточено слишком много экземпляров одной породы, взгляд теряется в этой массе, поначалу кружится голова, и, чтобы остановить головокружение, я хватаю наобум, подцепляю, не глядя, любую книгу, уношу ее подальше, как трофей, открываю, листаю и погружаюсь в чтение.

Вскоре я обнаруживаю, что сделал удачный выбор, даже весьма удачный. Отточенная проза, ясная логическая мысль, полно интереснейших, совершенно новых сведений и самых неожиданных сюжетных поворотов – к сожалению, в настоящий момент, когда я это пишу, не могу никак припомнить названия книги и ее автора и содержания, но вы сейчас убедитесь, что это не имеет отношения к делу, или скорее, напротив, проясняет его. Ведь я держу в руках выдающуюся книгу, где каждая фраза – удача, и, не отрывая глаз от текста, я добираюсь до своего стула, сажусь, продолжая читать, забываю все на свете, забываю, зачем вообще читаю, снедаемый жаждой наслаждения и новизны, открывающейся передо мною на каждой странице. Подчеркивания в тексте, или пометы, нацарапанные карандашом на полях – следы, оставленные предыдущим читателем, которые я, впрочем, не слишком ценю, – в этом случае мне не мешают, ведь фабула настолько увлекательна, проза так насыщенна, в ней столько истинных перлов красноречия, что я просто не обращаю внимания на следы карандаша, а если и обращаю, то соглашаюсь с моим предшественником-читателем, хотя не имею о нем ни малейшего представления, после чего обнаруживается, что все эти подчеркивания и восклицательные знаки поставлены как раз в тех местах, которые больше всего меня восхитили. И вот я продолжаю чтение, вдвойне окрыленный высочайшим уровнем текста и духовным родством с моим неизвестным предшественником, все глубже погружаясь в выдуманный мир, со все большим изумлением следуя великолепной тропой, на которую выводит меня автор…

Пока не дохожу до того места, которое, вероятно, является кульминацией рассказа и вызывает у меня громкое «ах!». «Ах какая глубокая мысль! Как хорошо сказано!» Я на мгновение закрываю глаза, чтобы обдумать прочитанное: оно, словно молния просеку, освещает хаос моего сознания, открывает совершенно новую перспективу, провоцирует поток воспоминаний и ассоциаций, пронзает меня, как та самая незабвенная строка: «Ты должен жизнь свою переиначить!» Моя рука почти автоматически хватает карандаш. «Это нужно подчеркнуть, – думаю я, собираясь начертать на полях „Очень хорошо“ и зафиксировать несколькими ключевыми словами целый поток идей, вызванный в моей памяти этим блестящим пассажем, – нужно задокументировать мое глубочайшее почтение к великолепному автору!»

Но увы! Карандаш не успевает прикоснуться к странице, чтобы увековечить мой возглас «Очень хорошо!» – там уже есть помета «Очень хорошо!» и то самое резюме, которое я только еще намереваюсь увековечить. Мой предшественник-читатель опередил меня, и почему-то его почерк кажется мне до боли знакомым, то есть это мой собственный почерк, а мой предшественник не кто иной, как я сам. Я давным-давно прочел эту книгу.

И меня охватывает невыразимая печаль. Старая болезнь Amnesie in litteris, полная потеря литературной памяти, снова дала знать о себе. Меня захлестывает волна разочарования, пронзает ощущение тщетности всякого стремления к познанию, вообще всякого стремления как такового. К чему тогда перечитывать хотя бы эту книгу, ведь я знаю, что через некоторое время в памяти не сохранится даже тени воспоминания о ней?