Голубка

Есть же у них две вещи: койка и тумбочка. В тумбочке гуляют мыши и доедают то, что осталось от хозяев. Остается немного — они недовольно пищат.

Койка же у них разболтанная, совсем скрипучая.

Вчера, доведенные ею до отчаяния, ночью встали, нашли банку со сливочным маслом и начали все смазывать. Это нисколько не помогло, они сели, остаток масла намазали на хлеб. Так они просидели долго, жуя хлеб с маслом и раздумывая о разных разностях в жизни. Они съели хлеб с маслом и уснули.

Виктор все сидит неподвижно, обе руки в плену у Жени, она захватила их, успокоилась и держит. На лице ее густой румянец, такой, что губы сравнялись цветом со щеками. Большие ресницы вздрагивают.

Сегодня утром под простыней нашли гаечку. Она сказала, одеваясь:

— Принцесса не могла заснуть на горошине... А под меня хоть мешок сыпь этих гаек, не почувствую, не проснусь. Сил нет, даже во сне вижу, как я устаю.

Виктор тихо забирает руки, раздевается. Он лежит и думает, что Голубка, в сущности, слабая женщина. Зачем ей разрешают работать наравне с мужиками? Потом он думает, что многим, наверно, людям в общем-то нелегко, только одни умеют это скрыть, другие нет.

А Витька с ЛЭПа отморозил себе ноги.

...Отец Витьки говорил Голубке:

— Ты что же, вроде сынка мово? И роба твоя порченая? Только Витька помоложе был, глядь, и тебя может убить, не боишься?

— Боюсь,— отвечает Женька.— Завтра на планерке они меня убьют, что от бетона отказалась.

Вдруг он подумал, что Витькин отец и Женька никогда не встречались, что это сон, но не смог всего до конца выяснить, потому что вовсе заснул.

Ночью Женя проснулась оттого, что у нее заболел живот. Ей приснилось, будто кран поднял целых три опалубных щита, она подумала: «Надорвется крануля, бедный». И у нее заболел живот. Наполовину проснувшись, она стала думать и придумала, что кран поднимает только один щит. Ей это удалось, она вернула себе сон, действительно убедилась, что кран поднял один щит. Живот тотчас же перестал болеть.

Потом ей представилось, что она хочет рассмешить самосвал. Не открывая глаз, она спросила совершенно серьезно: «Если самосвал пощекотать, нет, скажи, он, будет смеяться?» Потом, опомнившись, она открыла глаза, удивляясь самой себе: «Что я сейчас сказала?»

Был воскресный день.

Они оделись и вышли из дому.

На улице колючий, белый, цвета кости мороз. Наверное, в такой же мороз шли герои Джека Лондона на Клондайк.

Солнце размазано по всему небу — белое пламя, испускающее стужу.

Губы сразу спекаются, зубы начинает ломить, даже если рот закрыт. Люди не идут, а бегут бегом, опушенные инеем, и телефон-автомат на углу будто бы оброс белой шерстью.

Собаки и лошади тоже белые, словно их чуть подпалило.

Виктор с Женей забегают в магазин, чтобы оттаять. Не торопясь проходят вдоль витрин, на которых сплошь консервы. Потом проходят вдоль других витрин, и здесь тоже банки-склянки-консервы.

Компоты, варенья, соленья, маринады. Огурцы маринованные, огурцы соленые, кабачки маринованные (вот уж губы оттаяли), кабачки нарезные, баклажаны, капуста маринованная, овощная смесь, суповая смесь, перец фаршированный. Уже глаза потекли, ожила щека и защипало мизинец на левой руке. Перец «Лечо», баклажанная икра, компот персики, компот яблоки, компот сливы и еще компот ткемали, компот груша, компот айва...

У витрины их встречает Кира Львовна. За круглой мохнатой шапкой едва видно острый синеватый носик, а в глубине два черных глаза с оттаявшими капельками на ресницах.

— Какие вы инкубаторские,— произносит она.

Женя и Виктор действительно одеты одинаково, все у них похоже: черные шапки, лыжные костюмы, подаренные к свадьбе, куртки, валенки.

Кира Львовна, не то оправдываясь, не то оправдывая их, еще говорит:

— Коктейль. Из ветра и мороза. Завтра фильм про шпионов, вам билеты брать?

— Возьми,— говорит Женя.

Они стоят, и разговаривают, и радуются, что можно чуть помедлить и не выходить из магазина.

Кира Львовна передает всякие новости. Вера работает, ее почти не видать, Юрочка Николаевич получил письмо от Жуховца; что он там пишет, спросить было некогда. Видели жену Усольцева. Костя Усольцев возьми да пригласи Киру Львовну с Нинкой к себе в гости. Когда выпили, он совсем, забылся и начал глядеть только на Нинку, а жена все заметила. Маленькая, худая женщина, очень добрая, хозяйственная. Ее жалко, что у нее такой муж. И детей Кира Львовна видела. Что за прелесть их дети, глазастые, просто красивые! «Дети всегда красивые»,— вставила Женя.

В общем все кончилось как-то нехорошо, жена Усольцева ревновала его, Нинка злилась, она, кстати, от скуки увязалась за Рахманиным Севкой, а сегодня не ночевала дома...

— Не знаю, что думать,— сказала Кира Львовна,— не замерзли бы где. Так вам билеты брать? Я Славке скажу.

— Неужто Славка и сейчас ходит в ботиночках своих?— спрашивает Женька, тихо засмеявшись, потому что она помнит, как приходил к ним Славка.

И — легок на помине — в магазин влетает Славка, держась за уши двумя руками. На голове кепочка, на ногах остроносые блестящие ботинки. Он стучит ногой об ногу и смешно пыхтит.

— Дурак,— говорит ему Кира Львовна.