Голубка

Кира Львовна встретила его приветливо, хотя и сдержанно, познакомила с подругой («Знакомьтесь: Нинка — геолог»), посадила пить чай.

В комнате девочек было просторно, главное, чисто, не то что в гостинице. Две кровати, шкаф с зеркалом, тумбочки. Вместо абажура обложка от книги.

— Мы на нее, когда ночью читаем, Нинкину юбку вешаем,— сказала Кира Львовна.— А вы ешьте варенье, это домашнее.

Виктор пил чай, молчал. Он думал о том, что Кира Львовна вовсе не старая, как ему показалось сначала, пожалуй, она даже ровесница ему.

— А вы правда сильный? — спрашивает Нинка, разглядывая его. Глаза у нее голубые, будто вытаращенные, будто кукольные.

Она приближает к нему лицо и словно бы этого не замечает или действительно не замечает.

— Кирюха говорит, что вы там нашего Славочку...

Она хохочет, совсем смущая Виктора. Глаза Киры Львовны смотрят осуждающе, но Нинка не обращает на это внимания.

— Да чего вспоминать,— говорит Виктор, старательно занимаясь вареньем. Оно из крупной вишни, очень крупной, сладкой.

— Конечно, тебе наподдали бы,— без огорчения, легко произносит Нинка, называя его на «ты».— Одного их морячка обыграли на промплощадке в карты, так они всей бригадой ночью сделали марш-бросок, снесли две чужие палатки, а утром вышли на работу как полагается... Вон, Кирюха знает!

— Им тяжело,— говорит Кира Львовна, хмурясь оттого, что Нинка слишком прямо, до бесстыдства, в упор глазеет на Виктора: «Что он может подумать о них!» — Ребята же рассчитывали, что смогут устроиться крепко: общежитие, работа по специальности...— говорит, отворачиваясь, она.

— А Славка влюблен в нашу Кирюху,— вставляет Нинка, слизывая варенье с блюдечка. — И часы он из-за нее уже вторые...

— Стирать негде,— говорит Кира Львовна.— Скученность, водка, всякие эксцессы, естественно.

— А он, Славка, сказал: «Куплю дом, две койки и пришлю сватов к Кирочке, без нее мне жизни нет».

— Нинка! У тебя язык — помело! — кричит Кира Львовна будто в шутку, но Виктору понятно, что сердится она всерьез.

— Пойдем к Усольцеву? — вдруг вскакивает с места Нинка и уже хватает чайник и свой стакан.— Он у себя, он говорил,чтобы приходили.

— Ой, я тебе расскажу,— шепчет Нинка Виктору на ухо, как будто нужно было от кого-то что-то скрывать.— Он тут, ну, Усольцев, значит, главный редактор многотиражки...

— Какой еще главный в многотиражке? — раздражается Кира Львовна, сердясь уже и на Нинку, и на Виктора, наверное, и на себя.

— Ну, редактор,— объясняет Нинка.— Его назначили из Иркутска и уже построили вот такой дом! А он возьми да первые две статьи напиши про начальство, про Лялина нашего, который в постройкоме... про недостатки, про жилье... дом ему не дают, а он не уезжает, хотя его в областной газете с руками оторвут... Живет в комнатке здесь, а семья у него в Иркутске... Двое детей...

— Помолчала бы о детях,— как-то непонятно сказала Кира Львовна.

Нина посмотрела на нее. Пожала плечами.

— Не кощунствуй, ты же понимаешь, о чем я говорю,— сказала Кира Львовна очень категорично.

Толкнулись в дверь к Усольцеву.

Усольцев лежал на койке и читал книгу. Ему было лет сорок, сорок пять. Он не спеша поднялся, освободил столик от бумаг и сказал Виктору:

— Давайте, давайте и закройте дверь.

Он достал из тумбочки коньяк, сухую колбасу из-за окна. Пока Нинка ее чистила, с трудом снимая кожу, разлил коньяк по чашкам, а себе — в железную кружку. Не дожидаясь и не приглашая, взял кружку и выпил.

Он не то чтобы не понравился Виктору, но впечатления на него не произвел.

Пил молча, а если и говорил, то самое пустяковое, о той же выпивке: «Нальем?», «Бери закусывай, самая лучшая рыба — колбаса», «Если в мире люди создали что-то прекрасное, так это коньяк!», «Итак, вздрогнем?!»

Усольцев пьянел на глазах, зрачки у него сделались текучими, лицо потемнело, стало лиловым.

Виктор отпил коньяк, замечая в то же время, как Усольцев трогает руками Нинкину талию, обхватывает и прижимает к себе.

— «На заре туманной юности всей душой любил я милую»,— пропела Нина, засмеявшись, и поцеловала Усольцева в щеку.

— Нинка у нас как птенец. Как птенец, ей-богу! Утром проснулась, глаз не открыла, а уже начинает чирикать. Вот так и поет, не открывая глаз,— сказала Кира Львовна, стараясь как будто выгородить Нину, сама удивляясь своему теплому чувству к ней.

— Ты мне поешь? — говорит Усольцев, обнимая ее в открытую и откровенно показывая Виктору на Киру Львовну, так что видят и Нина и Кира Львовна.

— У нас газетчиков не любят, от них одни неприятности,— тоненько тянет Нина, прижимаясь к Усольцеву.— А я люблю, мне можно. Витя, хочешь, я и тебя полюблю?

— Мне тяжело за этих ребят, которые в гостинице. Если бы вы знали, какие они славные,— говорит Кира Львовна.

— Усольцев, ты на мне женишься? — спрашивает, оборачиваясь, Нинка.

— Они сказали: «Если через неделю не дадут жилья, мы организованно атакуем строящееся общежитие и займем его».

— Ну, Усольцев, ну скажи это при всех...

— Начальство уже переполошилось,— говорит Усольцев, отпивая коньяк, как чай, из Нинкиной чашки.— Они там комиссию назначили.