Голубица в орлином гнезде

– Он обманул вас, сеньор барон, – проговорил Гейнц. – В его комнате нашли письмо баронессы к Шлангенвальду. Это лишь лукавое притворство!

– Сумасшедший! – сказал Эббо. – Я знаю этого сеньора, я видел его в Ульме. Те, которые являются сюда вслед за ним, не имеют враждебных намерений. Отворите ворота и примите их с честью. Матушка, поверь мне, все к лучшему; я знаю, что говорю.

Воины переглянулись. Христина спросила себя, не находится ли сын ее под влиянием какой-нибудь роковой галлюцинации?

– Мой барин имеет свои причуды, – проворчал Коппель, – но его совестливость не лишит меня права мести. Можете ли вы подтвердить клятвой, что этот человек действительно тот, за кого он себя выдает?

– Клянусь, – медленно проговорил Эббо, – что это честный и истый рыцарь, мне лично известный!

– Поклянитесь яснее, сеньор барон, – сказал Гейнц. – Мы все имеем слишком основательные причины в мести, чтобы отпустить безнаказанно человека, пришедшего в качестве шпиона с тем, чтобы сослужить службу нашему врагу. Поклянитесь, что его зовут Тейерданком, или голова его полетит чрез стену навстречу его друзьям!

По мере того, как Эббо сознавал невозможность защитить своего гостя, он чувствовал, что силы покидают его.

Если бы даже незнакомец и назвался своим настоящим именем, и то раздраженные ландскнехты не поверили бы ему. А между тем, он стоял неподвижно и казался безучастным ко всему, что происходило вокруг.

– Я не могу поклясться, что его настоящее имя Тейерданк, – сказал Эббо, собравшись с силами, – но я могу клятвенно подтвердить, что он ни друг, ни союзник Шлангенвальда, и что я предпочел бы смерть малейшему оскорблению, нанесенному этому рыцарю! – и, сделав отчаянное усилие, болезненно отозвавшееся в его раненой ноге, он встал с постели, схватил руку гостя, притянул его к себе и сказал:

– Если они дотронуться до вас, то нанесите мне смертельный удар!

В эту минуту послышались звуки рога. Люди Адлерштейна остановились в смущении и недоумении. Христина была исполнена страха за сына, едва переводившего дыхание и судорожно сжимавшего руку незнакомца.

Снова раздались звуки рога. Гейнц готов был броситься на молчаливого противника, а Коппель, махая алебардой, кричал:

– Теперь, или никогда!

Но вдруг он остановился.

– Никогда! не прогневайтесь! – сказал незнакомец. – Что ж из того, что ваш молодой барон не может подтвердить клятвой, что меня зовут Тейерданком? Разве вы враги всего мира, кроме Тейерданка?

– Без уверток! – грубо ответил Гейнц. – Скажите ваше настоящее имя, как подобает честному человеку, и тогда мы узнаем, враг ли вы нам или друг!

– Мое имя выговаривается легко, что и известно вашему молодому барону, – медленно проговорил незнакомец, оглядывая с едва заметной улыбкой смущенных ландскнехтов, с трудом сдерживающих свою ярость. При крещении меня назвали Максимилианом, по рождению, эрцгерцог австрийский, по выбору германцев – король римский.

– Император!

Христина упала на колени. Ландскнехты попятились назад, Эббо поцеловал руку, которую он сжимал в своих, и лишился чувств.

Звуки рога раздались в третий раз.

ГЛАВА XXV Мир

Придя в себя, Эббо почувствовал сильную скорбь, как будто возвращение к жизни лишало его вторично любимого брата. Он был так изнурен, что, получив уверение, что все обошлось вполне благополучно, впал в глубокий сон.

Когда он проснулся, день начинал уже клониться к вечеру; мать сидела у изголовья кровати. Казалось, что за эти последние шесть недель ничто не изменилось вокруг него, так что он поспешил спросить, не было ли все, что произошло так недавно, лишь тревожным сновидением. Мать не хотела ответить, не убедившись предварительно в том, что беседа с императором не имела дурного влияния на состояние его здоровья.

– А, стало быть это правда! Где он? Уехал ли он? – живо спросил Эббо.

– Нет, он занят чтением только что полученных писем. Успокойся, сын мой, и да простит ему Господь Бог те треволнения, от которых он мог избавить тебя одним единым словом. Он обещал не навещать тебя без моего дозволения, – прибавила Христина, столь же ревностно охраняющая свой авторитет в комнате больного сына, как охраняла некогда Кунегунда свою верховную власть над замком.

– Он не сердится на меня? – спросил Эббо. – А эти-то дураки, осмелившиеся напасть на него и не оказать мне должного уважения в его присутствии! – сказал Эббо с негодованием.

– Нет, Эббо, не огорчайся. Я сама слышала, как он восхвалял тебя за то, что ты защищал его так храбро. Ты, стало быть, знал, кто он такой?

– Я узнал его с первого взгляда, потому что видел его уже однажды переодетым. Я думал, что вы тоже узнали его. Мне и на ум не приходило, что вы приняли его за Шлангенвальда, разговаривая вчера вечером. А что он делает здесь? Кто эти люди, приехавшие вчера за ним?

– Это его свита, оставленная им в монастыре св. Руперта, и, кроме них, господин Шлейермахер и, сэр Казимир Вильдшлосс. Неужели он не предупредил тебя об этом?

– Нет. Он понял, что я узнал его, но очевидно желал, чтобы я обходился с ним, как с обыкновенным рыцарем. Но что заставило Вильдшлосса придти сюда?