Голубая линия

Не было конца радости, когда в один из рейсов комендор «Чичерина» осетин Твамба сбил вражеский самолет. Потрясло курсантов известие о том, что пропал без вести в море пароход «Куйбышев». Из команды никто не спасся. На «Куйбышеве» плавало несколько однокурсников. Через некоторое время новая трагедия. Перед самым приходом «Чичерина» в Красноводск взорвались в порту два судна — «Орленок» и «Осетин». И на этих судах плавали курсанты Бакинского мореходного училища. В голове у Арама никак не укладывалась мысль о том, что он никогда больше не увидит этих веселых, жизнерадостных ребят. Он представлял их матерей и родных, встречающих своих «мореходов» на причале… Вместо радостных объятий — известие о гибели. Это было страшно. В душе поднималась ненависть к войне и фашизму. От этих мыслей Арам как-то сразу повзрослел. Теперь каждый рейс не казался таким простым. Можно было ожидать всего. Больше, чем прежде, он чувствовал ответственность за свои вахты. Наблюдение за окружающей обстановкой стало главным и важным делом. После гибели «Куйбышева», «Орленка» и «Осетина» ребята-соученики помрачнели, реже раздавался смех, реже слышалась веселая шутка. Война приблизилась. Многие мечтали уйти в армию. Но Дворовенко доказал, что они делают именно то, что нужно. Кто-то должен перевозить грузы.

Осенью на Каспии часто штормило. Рейсы стали тяжелыми. «Чичерин» переваливался с борта на борт, кланялся каждой волне. Кое-кого укачивало, но они старались не показать вида. Бодрились перед товарищами.

Давно уже закончился срок практики, но с судна не отпускали. Некем было заменить научившихся делу практикантов. Но так или иначе, пришло время возвращаться в училище.

Так прошли еще три года. Учебу сменяли летняя практика, плавание на судах Каспийского пароходства. Арам овладевал специальностью. На последнем судне он уже плавал ученикам штурмана и с успехом применял все знания, полученные в училище.

В счастливый 1945 год, когда вся страна праздновала победу над фашистской Германией, когда люди ликовали, плакали от радости, обнимались на улицах, Арам Оганов с отличием закончил мореходку. Начальник училища, вручая ему свидетельство штурмана дальнего плавания, поздравил его и сказал, пожимая руку:

— Ну что ж, Оганов, вы учились хорошо. Всех отличников вызывают в Москву. Там получите назначение. Желаю вам всегда счастливого плавания.

В солнечный, теплый день Арам приехал в Москву. Только что окончилась война, и город не успел стать таким, каким он был раньше — шумной европейской столицей, но везде Оганов видел счастливые, улыбающиеся лица. Ведь кончилась война! И у Арама было такое же настроение. Он шел по улицам и улыбался окружающим.

В Наркомате Морского Флота, в отделе кадров, ему сказали:

— Поедете в Ленинград. В Балтийское пароходство. Не возражаете? Может быть, хотите что-нибудь другое?

В Ленинград! Сбывалась его мечта.

— Конечно, согласен. Я сам хотел просить вас об этом.

Необходимые документы выправили быстро, и в тот же вечер он сел в поезд Москва — Ленинград. За окном мелькали огоньки станций. Арам думал о том, что́ ждет его в этом далеком, но уже ставшим родным ему городе…

*

Зазвонил телефон. Капитан открыл глаза, взял трубку.

— Арам Михайлович, поднимитесь на мостик, пожалуйста, — услышал он голос помощника. — Через пять минут надо менять курс.

— Хорошо. Сейчас иду.

Капитан потянулся. Он все еще был во власти воспоминаний, так неожиданно нахлынувших на него. Да, давно это было… Разбрелись товарищи. Тогда еще никто из них не знал, что с ними будет. У всех разные судьбы… Овидий Ковалевский — кандидат наук, работает на берегу, Леша Башко — капитан, плавает на танкере Дунайского пароходства, Григорьев — на заводе, а Меджид Кардашев — начальник того самого Бакинского мореходного училища, в которое они когда-то вместе поступали…

Арам Михайлович натянул теплую куртку и по внутреннему трапу поднялся в рубку.

КАПИТАН ОГАНОВ

Как-то я встретился со своим старым приятелем — старшим механиком Иваном Федоровичем Куркоидом. Мы давно не виделись.

— Где плаваешь? На чем? — спросил я.

Иван Федорович удивился:

— Как где? Все там же. На «Аскольде».

— Здо́рово! Сколько же ты на нем? Лет двенадцать?

— Больше. С самой приемки, — с гордостью ответил механик, и я почувствовал, что он не искал других кораблей.

— Кто там капитаном теперь?

— Оганов. Знаешь?

Я не знал.

— Замечательный парень. Умница, с людьми умеет ладить, штурман отличный. Пожалуй, у нас такого еще не было…

Такая восторженная оценка в устах Ивана Федоровича звучала для меня странно. Я плавал с ним и хорошо знал, как критически он относился к своим капитанам. Почти всегда что-нибудь в них не нравилось Ивану Федоровичу. Сам прекрасный работник, влюбленный в свое судно и машину, он не прощал слабостей. Замечал их всегда и, не стесняясь, высказывал свое мнение.

Я позавидовал капитану «Аскольда». Приятно, когда о тебе так отзывается строгий, понимающий критик.

— Да, моряк он замечательный, — сказал Куркоид, отвечая на какие-то свои мысли. — Ну а ты где плаваешь?

Мы поговорили еще и разошлись.