Голубая кровь

— Должен был… я… — прохрипел Килиан, вонзая скрюченные пальцы в свой панцирь и пытаясь разодрать металл. С пальцев сдиралась кожа, но он их не чувствовал. Боль растекалась по его телу так стремительно, что в сознании не укладывалось: как это можно терпеть?

— Понимаю, — сказал Руф, обнимая его. — И я должен.

Килиан запрокинул голову: над ним танцевало пьяное небо цвета чужой крови.

— Глаза… какие…

Руф снял шлем.

И последнее, что видел хранитель Южного рубежа, — это темные фиолетовые глаза с золотыми искрами…

5

Тряслась земля. Небо внезапно потемнело, и его прочерчивали алые и золотые всполохи. Казалось, сам воздух ревел смертельно раненным зверем.

Те, кто столкнулся у Города-на-Холме, не знали да и не хотели знать, что сейчас рушится весь мир Рамора. ;

Океанские волны, похожие на лазоревые горы с белопенными вершинами, хлынули на берега, и уходила в кипящую от ярости воду непокорная Ар-дала. Трещали, стонали и разбивались о несокрушимые скалы гордые ее корабли под желтыми парусами.

Обрушился в изумрудную бездну дворец газарратских царей, и статуя Магона Айехорна упала на дно недалеко от статуи какого-то древнего правителя…

Рухнул храм Эрби в Ирруане, похоронив под развалинами двух стариков, которые возносили молитвы своей богине, моля ее защитить таленара Аддона и прорицателя Каббада, а также всех, кто участвует в сражении с аухканами.

Там, где был Ирруан, теперь проходила страшная рана на теле земли, и оттуда хлестала огненная кровь…

Лежавший у подножия хребта Чегушхе вольный Шэнн был залит кипящей лавой и засыпан пеплом.

Неистовый смерч снес Леронгу, унеся с собой жизни нескольких тысяч мирных граждан…

Груды дымящихся обломков остались на месте гордого и неприступного Каина. Старенького Микхи засыпало камнями в тот момент, когда он лихорадочно записывал на табличках все, что происходит с людьми, надеясь на то, что будет кому это прочитать…

В маленьком — в несколько домишек — селении Мозар, придавленная тяжелой деревянной балкой, умирала девочка Лекса. Крохотные побелевшие пальчики цеплялись за ковер из шелковистой шерсти, на котором был выткан вопоквая-артолу с букетом цветов.

Перед самой смертью ей чудились прекрасные города, где каждый дом не был похож на другой, где шумели рукотворные водопады и росли чудесные растения. Где ждал ее Руф Кайнен и его друзья.

Над гибнущим в воде и пламени Рамором парила всемогущая Садраксиюгити.

Один из ее мечей был отсечен в кровавой схватке с Суфадонексой, но сам воин извивался всем телом, и в его широко открытых золотых глазах плескался ужас. За вечность, что была отведена Суфадонексе, он впервые испытывал боль.

Перерубленный пополам клешней могущественной богини войны, он не мог умереть, хотя и не мог длить это страдание.

— Смерти! — кричал он. — Это слишком больно! И равнодушно глядели на него белые бельма.

— Я обещал, что ты узнаешь, каково это, — прошелестел бог Судьбы.

— Смерти!

Но Смерть, нанизанная на лезвие, которым завершался хвост Шигауханама, тряпичной куклой висела на нем, и крохотные ручки и ножки грозного божества болтались, будто кукловод напился и вытворял со своей игрушкой нечто несусветное.

Садраксиюшти сомкнула клыки на теле Ажданиоки, и ее яд погасил пламя. Огненный бог взвыл от боли и попытался послать в сторону противницы волну пламени, но оно больше не повиновалось бессмертному. Оно боязливо жалось где-то за его спиной, а яд тек с распахнутых клыков, и каждая его капля убивала силу бога…

Кричал Улькабал, пытаясь убежать от неистового Шигауханама, но голубая кровь многорукого бога была холоднее, чем даже лед, которым он повелевал. И тело Улькабала замерзало, застывало. Погибало..

Это была невыносимая боль: он мечтал только о том, чтобы она прекратилась.