Гольцы

Уда обмелела. Далеко от берегов, к середине, вытянулись длинные россыпи-косы. В затонах белыми хлопьями качается пена. И уже не шумят, а только журчат перекаты и шивепы. Открылись глубины — с высокого яра можно пересчитать камни на дне по всей реке. Вода стала светлая-светлая, ни песчинки, ни илинки. Студеные струи согрелись. Над рекой метелицей вьются бабочки-капустни-Цы, стрекозы. Серые поденки падают в воду, тонут и, выброшенные прибоем, устилают берега.

Только на вершинах хребтов, в гольцах, на нетающих снегах, откуда резвой змейкой сбегает в долину Уда, только в кедрачах, в густых ельниках веет свежестью и прохладой. Плотно смыкаются там смолистые кроны деревьев, высокой стеной подымаются утесы, берегут, закрывают от солнца Уду.

Табуном оленей разбежались отроги Саянских хребтов. " синем мареве потерялись на западе и на востоке черные осыпи гольцов, а вокруг затопила все непроглядная, зеленя, дремучая тайга. И над нею серебряными зубцами устремились к небу снежные вершины Мангараша, У ляхи Орзогая.

Много красавиц рек и ручьев приютили Саянские горы, но нет среди них реки краше Уды. Много проворных рек и ручьев убежало из тесных распадков к далекому океану, но всех проворней красавица Уда. Много верст скользила она вдоль хребтов по ущельям, прыгала по камням и порогам, устремившись в беге своем туда же, куда шли и горные цепи, — на восток. А потом вдруг свернула на север, вырвалась в широкую солнечную долину, подхватила справа тихий Ут и шустрый Кирей, а слева — шумные речки Чалотку и Рубахину и побежала, щурясь на полуденное солнце, искать встречи с сестрой Бирюсой.

Не было раньше Чалотки, и только тот, кто знает историю утесов Богатырей и Чалота, скажет, откуда взялась эта речка.

Самолюбив и непокорен был богатырь Чалот. Надвинув на брови тяжелую шапку, бродил он среди сухих степей и пустынь. Острым мечом крушил гранитные плечи нападавших на него врагов-великанов и разбрасывал их по бранному полю. Там, где падали капли вражеской крови, трава сжималась, желтела и колючими шарами перекати-поля мчалась, гонимая ветром, по степи. А Чалот, натешившись сечей, возвращался в родные Саянские горы, выходил на берег Уды и лежал неподвижно, устремив свой гордый взор в светлую глубь реки.

Но однажды, возвратившись после кровавого боя со смертельной раной в груди, Чалот нашел свое место занятым. Опершись локтями в россыпь чистой речной гальки на берегу лежала незнакомая девушка. Ни слова не сказал богатырь, лег с ней рядом и стал обмывать свою рану. Тогда девушка поднялась, нарвала душистой целебной травы, приложила к пробитой груди Чалота и плотно привязала солнечным лучом. Посмотрел богатырь в ее голубые ласковые глаза, улыбнулся. И в улыбке его засияла любовь.

Только недолго длилось счастье Чалота. На рассвете вдруг очнулся он, приоткрыл тяжелые веки и увидел: не спеша, обняв за плечи девушку, уходил с ней вдоль по берегу ненавистный враг его — богатырь, что нанес ему коварный удар. Гневом вспыхнуло сердце Чалота, разорвал он тугую повязку на груди своей, бросил в реку душистые целебные травы и размахнулся тяжелым мечом. Первым взмахом убил он девушку, а вторым — отрубил напрочь голову друга ее. Покачнулся сам и, окаменев, заплакал…

Много с тех пор пронес облаков над его телом северный ветер, много снегов растаяло и сбежало по каменным щекам, много мхов и лишайников прилепилось к мертвой груди, но плачет богатырь и доныне. И слезы его зовутся в народе речкой Чалоткой. А выше Солонцов, выше Кушума, там, где, прорезав в утесах узкую щель, вырвалась на свободу Уда, на самом свороте и посейчас стоят, обнявшись, убитые Чалотом два Богатыря. И нет рододендрона краснее, нет рододендрона душистее во всей Саянской тайге, как па плечах Богатырей. И нигде не отзывается эхо так печально и глухо, как в темных щелях-морщинах угрюмого лица Чалота.

Той тропой, что ходил через Саяны Чалот, никто не ходит. Тяжела человеку дорога богатыря. Только раз, много веков спустя, совершая набег на Русь через Семиречье, Хорезм и половецкие степи, Чингисхан провел по ней дикие рати свои. Усыпал костями, оружием павших в походе воинов топкие болота, крутые взъемы хребтов; смрадным пожарищем прокосил тайгу. Думал хан, идя в дальний поход, бросить Русь к ногам своим, заставить смириться. Взять с нее дань золотом и кровью. На бескрайних полях насыпать могильные курганы. Навеки стать над ней господином…

Но не бывать лихому чужеземцу господином над русским народом. Не едать его хлебов, не пивать медов, не видать его золота, не любить его девушек. Только гнев да ненависть, только проклятья да острую сталь встретит он.

Заросли раны на теле Руси, и на месте черных пожарищ зазеленела новая тайга, а страшный след похода грозного хана остался навеки; его впитало предание, сохранила легенда.