Гольцы

Эге-ге! — шаловливо поиграл пальцами Лонк де Лоббель.

Что вы имеете в виду? — медленно, чтобы выиграть время, и не зная, что сказать, спросил Алексей Антонович. Он чувствовал, что кровь приливает у него к лицу, а руки становятся деревянными.

Боже мой! — воскликнул Маннберг. — Не самый финал, конечно. Не можете же вы на ней жениться!

Ничем, совершенно ничем, — стараясь тоже быть развязным и думая этим закончить разговор, сказал Алексей Антонович. — Втемную, раз.

Ха-ха-ха! — захохотал Киреев. — Вы — и втемную? Маскировка не удалась, Алексей Антонович.

Да он и не маскировался, — не поняв смысла реплики Киреева, возразил Маннберг, — Алексей Антонович действовал довольно открыто. А где же сейчас эта горничная?

Этой горничной уже нет, — нервно мешая карты, сказал Алексей Антонович.

Умерла? — поднял брови Маннберг.

Ее не стало… — начал Алексей Антонович.

Mon dieu!.. — воскликнул Лонк де Лоббель.

Вот как! И давно? — спросил Киреев.

Этой горничной не стало сразу, как только она ушла от Василева, — закончил Алексей Антонович.

— Ну, что ж, вечная ей память, — поправил усики Маннберг. — Вы не чувствуете угрызений совести?

Алексей Антонович промолчал. Он словно не расслышал вопроса. Сидел, склонившись к столу, и разглядывал записи вистов на листе бумаги. Неприязнь к Маннбергу и особенно к Кирееву, все больше раздражавшему его своим тяжелым, неподвижным взглядом, лишала способности говорить. Хотелось приподняться, ударить по столу, крикнуть что-нибудь грубое, вызывающее. Из кухни выглянула Ольга Петровна.

Алешенька, у меня все готово. Можно подавать?

Пожалуйста, мама, — с облегчением ответил Алексей Антонович. — Тебе не надо помочь?

Лонк де Лоббель заспешил навстречу Ольге Петровне. Киреев взял карандаш.

Я думаю, возражений не будет, если мы распишем Алексея Антоновича?

Расписывайте, — сказал Алексей Антонович и встал. Маннберг тоже встал, подошел к елке. Стоя спиной к

Алексею Антоновичу, снял одну за другой две хлопушки, разорвал их и бросил на пол.

— Фу! — скривился он. — Ни одна не хлопнула! Алексей Антонович смерил его взглядом, полным самой откровенной неприязни.

Киреев, закончив подсчет, подошел к комоду, поправил прическу перед стоявшим на нем туалетным зеркалом. Потрогал пальцем алебастровых слоников, мал мала меньше, семь штук, выстроившихся полукружием, и подбросил на ладони обыкновенную пестренькую гальку, лежавшую рядом с самым маленьким слоником.

Что это? Сувенир? — и пренебрежительно бросил гальку обратно на комод; она скатилась на пол.

Алексей Антонович вздрогнул, сжал кулаки, но огромным усилием воли взял себя в руки.

Господа! — глухо сказал он, подыскивая какой угодно предлог, чтобы заставить их уйти из дома. — Я прошу меня извинить… Я вспомнил… Неотложный визит к больному… Я постараюсь вернуться скорее… Мама, — обратился он к Ольге Петровне, вошедшей со стопкой тарелок, — заплати, пожалуйста, этим господам.

3

Тучи еще с утра заволокли небо. Нельзя было попять, движутся или стоят на месте они, настолько ровной серой пеленой лежали над городом. Пахло дождем, но дождь еще не шел, только изредка прилетали откуда-то сверху мелкие капельки. На земле, всюду, где не прикрыли ее мостовые и тротуары, щетинилась молодая зелень, деревья стояли настороженные, томящиеся, переполненные вешними соками. Встряхни их сейчас ветер или осыпь крупный дождь — и сразу все ветви оденутся листвой.

Глубокими сумерками Лебедев вышел из маленького деревянного домика, находившегося на одной из рабочих окраин Петербурга. Хотя за ним — он знал это хорошо — и не было сейчас слежки, а здесь, в этом предместье, было особенно спокойно и тихо, Лебедев все же предпочитал засветло на людных улицах не показываться. На этот раз ему нужно было попасть в Тихвинский переулок к одиннадцати ночи. Хотелось бы по этим сонным окраинам пройтись не спеша, постоять, подышать свежим воздухом под деревьями, послушать легкий шорох безлистых ветвей. Но времени в обрез.

Почти у каждого дома под окнами здесь росли деревья, пышные кустарники, названий которых Лебедев не знал. На ходу он отломил у одного из кустов ветку, размял между пальцами клейкую почку. Какой приятный, хотя слишком уж резкий запах!.. Чем это пахнет? Акация? У той, кажется, ветки с колючками. Сирень? Цветы сирени пахнут не так. Он улыбнулся. Да ведь это же запах весны! Запах новой жизни, новой молодости деревца! На лицо Лебедеву изредка падали мелкие капельки никак не решающегося пойти как следует дождя, они только чуть увлажняли кожу, и это как-то особенно бодрило, наполняло хмельным весельем.