Гольцы

Зинка не слушала ее, вырвалась; белея в темноте исподней рубахой, кинулась к окну, выбила раму и тонким голосом закричала в морозную темь:

Ой! Ой! Убивают!..

Под навесом прянули кони. Взлаивая, завыли в деревне собаки. На пол из окна сваливались мутные клочья холодного воздуха, ползли по босым ногам Клавдеи. Зинка бросилась опять, подняв кулаки.

Уймись, Зинаида, — оттолкнула ее Клавдея, — послушай…

Но Зинка подскочила вновь и, сильно размахнувшись, ударила ее кулаком по темени. Клавдея упала.

— Вот тебе, вот! Не будешь хозяйкой…..Клавдея с трудом поднялась с полу.

Просунув со двора в разбитое окно мохнатую морду, мычала нетель. Короткие колышки рогов скребли по косяку.

Дрожа в ознобе, непослушными руками Клавдея набросила на себя юбку, застегнула кофтенку. Натянула унты — память, Ильчины унты, нога у него была маленькая, такая же, как у Клавдеи, — обвела ненавидящим взглядом постылое зимовье, надела потертую, изношенную курму и перешагнула через порог.

Часть вторая. Лес шумит

1

Зима надвинулась как-то внезапно. Все время стояли хотя и холодные, но погожие дни, а там в одну ночь заволокло небо тяжелыми серыми тучами, подул ветер, закружились метели. Снег ложился на остывшую землю плотно, маленькими крепкими сугробами. По реке поползла густая зеленоватая шуга. Над шиверами клубился пар.

Аксеновских зима захватила врасплох. Григорий день ото дня оттягивал оковку саней новыми подрезами, и теперь, когда враз установилась зимняя дорога, выехать было не на чем.

Еще до света бабка Аксенчиха разбудила Григория, — он ворочался, не хотел подниматься, — ругнула его как следует и даже в сердцах рванула за волосы.

Вставай, иди к кузнецу, торопи его. Опять день провожжаешься, а дров на дворе, язви тебя, ни поле-шечка…

Григорий, ворча, стал натягивать унты.

Ты тоже вставай, — прикрикнула на дочь Аксенчиха, — квашню пора подбивать!

Пускай Лизавета встанет да подобьет, — зарываясь лицом в подушку, ответила Дуньча.

Лизавета встала еще пораньше моего. Не до квашни ей, овчины мнет.

Ну и ладно, встану. Дай чуток полежать, сон развеять.

Старуха от нее отступилась. Кряхтя, сама подбила квашню и стала растоплять печь.

Дуньча поднялась, когда на дворе совсем рассвело. Бабка тем временем напекла пышных пшеничных шанег, облитых сметаной. На столе заливисто наигрывал самовар, шаньги горкой высились возле него, источая такой вкусный запах, что щекотало в носу. Дуньча не вытерпела, как встала с постели, так, растрепанная, неумытая, и села за стол и схватила горячую, упругую шаньгу.

— Ух ты, неряха немытая! — заругалась Аксенчиха. — Сполоснула бы руки-то. Поди корову подой. Придет Григорий, почаевничаем все сразу.

Теперь Дуньча спорить не стала и, подхватив подойник, весело побежала в стайку.

Семья ожидала Григория. Вот и солнце поднялось, и на улице стало уютнее, будто дома придвинулись ближе друг к другу, набросили на себя белые тулупчики и теперь глазами-окнами выглядывают из-под крыши, греются на солнышке.

Григория все не было.

Позавтракали без него.

А там наступил обед. Григорий не приходил.

Дуньча забеспокоилась, сбегала к кузнецу и вернулась бледная, перепуганная, — Григорий не был в кузнице…

Тогда, оставив бабку водиться с ребенком, Дуньча с Лизой пошли по соседям. Обошли всех знакомых, заглянули в трактир — никто Григория не видел.

Попытались разглядывать следы — тоже ничего не получилось: снег лежал уже вторые сутки и весь был исхожен, затоптан. Даже в своем дворе следа не нашли — не поймешь, вышел Григорий за ворота или нет.

Осмотрели амбар, стайку, навесы, слазили на чердак: не надумал ли, оборони бог, руки на себя наложить? — нигде ничего.

С тем и засумерничали. Ни обедать, ни ужинать не стали — кусок в горло не шел. Много дум передумали, все оказывались нескладными. Ну куда человеку деваться меж жилых домов? Не тайга, не безлюдье, слава тебе господи! Разве захватил на пути лиходей какой да утащил за слободу, на пустырь? Так дорога до кузницы самая людная; покричи только — сразу сбежится народ. И то, не в полночь Григорий пошел, а к рассвету… Вот разве поозорничали заезжие рабочие, что с железки, бог их знает, кто они. Народ чужой, незнакомый, валом навалился отовсюду. Год только с малым прошел, как появились тут впервые, а, гляди, линия маханула уже насквозь мимо Шиперска, и построек всяких казенных, почитай, до самой слободы понастроили, и теперь самая кипень в работе идет на восток верст за тридцать, за сорок от города. И во сне бы такое раньше приснилось — не поверили бы. д ХуТ — вот оно, все наяву. Только смотреть на это лучше издали, жить себе по-старому, пока не тревожит никто, пока еще можно в сторонке держаться. Не касаться к этому народу новому, лишь бы сам-то он не лез к тебе.