Гольцы

А была, бы жизнь: Лизавета, я, сын у нас да ты с Клавдеей. Жили бы. А теперь я один здесь. И знаю — живу хорошо, пока сила есть в руках, пока молодой. А потом… Что же! Под старость и зверь обеззубет и от голода погибает… Давно я обдумывал в тайгу на житье уйти. Одному не хотелось — пустынно. Женился. Женили вы меня.

Он посмотрел на костер, поднял с земли и бросил в пламя зеленую ветку кедровника. Та с шумом занялась. В воздухе поплыли серые лодочки пепла.

Расчет у вас был, конечно, простой. Наблудила дочь — оба ославитесь. За кого она ни пойди, за кого ты ее ни отдай — и ей и тебе сраму хватит. А Порфишка не человек, погань последняя, ему лишь бы бабу. Там, может, сгорит с вина — и кончено, спокойно выбирай себе нового. — Порфирий горько усмехнулся. — А того вы не знали, что Порфишка дочь твою полюбил, в дочь твою поверил больше, чем в бога! Так обманом, обманом и это все обернулось! — Он скрипнул зубами. Ильча смотрел на него округлившимися глазами. — Другой бы узнал про нее эту правду, шкуру ей вожжами спустил бы, а тебе пришел и в лицо плюнул. Вот и все. У меня же зарок другой был. — Порфирия всего передернуло. — К черту, к дьяволу! — крикнул он, поднимаясь и пиная ногой головешки.

Он отошел от костра, постоял, жадно глотая открытым ртом морозный воздух. Вернулся. Ильча сидел недвижимый.

Поговорим, что ли? Поговорим, а? — устало опустился Порфирий на прежнее место. — Или язык прилип? А?

Ильча не шевелился.

Не убью я тебя, ты не бойся, — скривил губы Порфирий. — И она жива. А где и как живет — не мое больше дело. Может, ты мне это скажешь?

Ильча закрыл глаза. Как тяжелые кувалды били слова Порфирия. Отвечать было нечего.

Не простил я ей и тебе не прощу, — опять заговорил Порфирий. — Живите. И я буду жить. Хотелось с семьей, со своими, — обманули, буду один. А другой раз мне не жениться…

Порфирий нагнулся, поднял свою шапку, отряхнул с нее снег.

Хорошо, что судьба нас еще в последний раз свела, — сказал он, надевая шапку и поправляя опояску, — не то ты жил бы себе да посмеивался: ничего, мол, не знает, не понял Порфишка! А у меня каждая капля крови тысячу раз перекипела от этих мук, черная стала, наверно. И вам обоим не прощу, так и знай…

Ильча вдруг поднялся, стал рядом с Порфирием. Заговорил трудно, захлебываясь словами:

Ее не вини… Перед тобой я один виноват… Она в петлю сунулась бы, а я сраму-позору побоялся. Думал, жизнь всю свою честно прожил, дочь, как цветок редкий, лелеял, берег, как огонь в тайге берегут, — и вот… Все бы снес, все стерпел, да не стыд такой… Толкнул ее за тебя, как на крест распял, думал — от стыда уйду, все как-нибудь обойдется… Не обошлось. И стыда не миновал, и честь свою обманом, подлостью убил. Я как выдал ее за тебя, всякую ночь с совестью своей разговаривал… Выела она всю душу мне… И мне бы теперь, может, лучше себя взять и… — Он распахнул однорядку, расстегнул ворот рубашки. — Да не знаю, что держит…

Порфирий помедлил, стоя вполоборота к нему.

Дело твое. Нет у меня к тебе жалости, — сказал он, забрасывая на ремне винтовку за спину, — живи как хочешь. И я буду жить. Женился бы я на твоей дочери или не женился — все равно я ушел бы в тайгу. Только и разницы, что теперь я один, а веру и в нее потерял.

Ильча протянул к Порфирию руку.

— Я обманул тебя! А ее вины нет. Кабы от баловства…

Силой взяли ее…

Порфирий слушал, весь подавшись вперед. Потом недоверчиво посмотрел на него, махнул рукой.

А баловство или не баловство, мне теперь одинаково.

После другого мужика все едино я любить ее не могу…

Он будто канул сразу в черную мглу, и больше не донеслош. ни единого звука. Тихо догорал костер; скрестивши^ колючими стрелами, прочертили пебо две белые зщрзды. Ильча кое-как застегнулся, наспех собрал свои охотЯичьи принадлежности и, не оглядываясь, напрямик, через бурелом и валежник, впотьмах спотыкаясь, стал спускаться обратно в распадок, потом карабкаться на другой склон, наверх по скалам. Черным трезубцем у него за спиной над гольцами возвышалась Уляха…

Только на третий день к вечеру добрел он до табора. Собаки было залаяли, но потом притихли — узнали. Егорша выглянул из балагана — в руке у него болталась недоосвежеванная тушка белки. Радостно закричал:

Забодай тебя черт!.. А я, ну скажи, все кругом изъездил, тебя искавши. Не знал, чего и подумать.

Приблудил маленько, — ответил Ильча.

Не глядя, прошел мимо Егорши и упал на землю, вниз лицом.

21

Дамка взлаяла и остановилась. Ильча где-то отстал. Пушистый зверек, съежившись в комок, притаился за толстым сучком. Горбатая мордочка блестела зернышками черных глаз. Дамка поцарапала лапами по дереву. Белка махнула хвостом и плотнее прижалась к сучку. Между хвоей торчали острые кисточки на ушах. Дамка брехнула опять и побрела в сторону. Она никак не могла привыкнуть терпеливо сидеть под деревом и ожидать, пока придет хозяин.