Головоломки

Еще в гостинице Куратор раздал им новое оружие, похожее на револьверы с очень толстыми укороченными стволами. «Радиус действия маленький, всего пятнадцать метров, — сказал он. — Зато от него нет защиты. Стреляет энергетическими сгустками. И не бойтесь перестрелять друг друга — это умное оружие, они никогда не повредит «своим».»

Одновременно с «револьверами» Куратор раздал крохотные значки-опознавалки, которые нужно было прикрепить на куртки. Можно даже спрятать их за лацкан — эти датчики все равно сработают, как надо.

Олег взял свой «револьвер» с отвращением на лице.

— Стрелять в людей пошло, — сказал он. — Терпеть этого не могу.

— Объект давно уже не человек, — жестко сказал ему Вольфрам. — Все претензии не ко мне, а к Куратору.

Все это Серегин вспомнил уже на бегу, одновременно нащупав в кармане свой «револьвер» и пытаясь его вытащить. Но он зацепился за подкладку и не желал вылезать, а остановиться, чтобы разобраться с собственным карманом, Серегин не имел права.

Вот тут и решится: вошь ты или право имеешь работать в «Консультации», — пронеслась в голове дикая мысль. А может, не такая уж дикая, а вполне адекватно отражающая реальность.

Главное, Серегин боялся споткнуться и упасть, или вообще повредить ногу. Он не имеет права на случайности, ведь их всего трое, а объект очень, очень опасен.

И тут судьба над ним смилостивилась, и окружающий мир внезапно залил неверный, зыбкий, голубоватый, но все же вполне достаточный, чтобы уберечь от колдобин и булыжников, свет. Это из-за темной кромки дуба высунулся краешек Луны.

Объект тем временем остановился в двух шагах от Хмурого, по-прежнему державшего на вытянутых руках странную перевернутую чашу.

— Дай мне ее, — произнес объект.

Было что-то странное в том, как он говорил. Голоса он не повышал, судя по интонациям, но, тем не менее, звуки его наполняли окружающее пространство, словно он говорил в чудовищный мегафон-усилитель.

Хмурый судорожно прижал чашу к груди и шагнул назад, рискуя попасть в костер. Одновременно Военный и Молодой, стоящие по разные стороны от пришедшего, возникли в руках пистолеты, и, сопровождаемые негромкими сухими хлопками, к объекту протянулись две разноцветные пунктирные линии — красная и зеленая.

На какую-то долю секунды Серегин решил, что все кончено и объект обезврежен без их участия. Но пунктирные линии остановились, упершись в грудь объекта и внезапно исчезли, а объект — Серегин окончательно отказался звать его Олейниковым — даже не пошатнулся. Он протянул руку к Хмурому, прижимающему к себе чашу, как мать — дитя, стремясь уберечь его от опасности, и повторил:

— ДАЙ ЕЕ МНЕ!

Серегин, наконец, вытащил из кармана «револьвер», но стрелять не спешил. Он был еще слишком далеко, а оружие действовало лишь на пятнадцать метров. Краем глаза он видел впереди справа темный силуэт командира. Вольфрам бежал какими-то странными скачками, очевидно, перепрыгивая через валуны. И тоже был еще слишком далеко.

* * *

Когда незнакомый голос заполнил ночную тишину, у Павлюкова чуть было не остановилось сердце. На миг ему показалось, что это сам древний тибетский лама возник из небытия, чтобы покарать их за святотатство.

Но вышедший на свет костра на ламу ничуть не походил. Хотя утешения в этом было немного. Потому что вокруг него, на вид обычного, высокого, но не слишком, человека была какая-то невидимая, но ощутимо давящая, пригибающая к земле аура. Она не давала поднять голову и посмотреть на лицо… нет, на лик пришедшего к костру, потому что это был не человек, а какое-то древнее Божество.

— Дай ее мне, — сказало Божество Максютову.

Невозможно было ослушаться этого повеления. Если бы чаша была у Павлюкова, он беспрекословно отдал бы ее Божеству и был бы счастлив, если бы тот принял ее. Но маг и экстрасенс из Тринадцатого отдела КГБ оказался твердым орешком. Он прижал чашу к груди и стал медленно отступать, рискуя угодить в костер, поскольку они находились в треугольнике, образованном двумя планками костра-креста. Несмотря на то, что костер бросал на лицо Максютова кровавые отблески, Павлюков видел, как оно стремительно бледнеет.

Рухнув на колени, поскольку ослабевшие ноги отказались его держать, Павлюков сделал над собой невероятное усилие и, подняв глаза, взглянул на лик Божества. Лучше бы он этого не делал!

Как раз в этот миг из-за непроницаемой черной кроны гигантского дуба вышла луна, озарив дрожащим голубоватым светом божественный лик. С остановившимся сердцем Павлюков ясно увидел жуткие, жуткие глаза Божества с тремя черными зрачками и уже не миг оторваться от них. Это длилось всего лишь миг, но Павлюкову показалось, что он всматривается в бездну божественных глаз целую вечность, и что в этой бездне он вот-вот найдет ответы на все мучившие его вопросы.

Но миг прошел, тишину прервал негромкий сухой треск, и к широкой груди Божества медленно, точно во сне, потянулись две пунктирные цепочки — красная и зеленая.