Получаешь в жбан — понимаешь, что не рассыплешься по частям, что ты не хрупкая фарфоровая куколка, а слеплен из мяса. И начинаешь чувствовать себя так хорошо, как никогда раньше. Начинаешь чувствовать себя по-настоящему живым. И хочется испытывать себя на прочность снова и снова…
Следующим утром после матча с «Мортинджином» я проснулся на квартирке у Кефира. Он работал учителем физкультуры в гимназии на Цветочной. Муниципалитет расщедрился на отдельную жилплощадь.
Всё тело у меня болело — синяки, шишки. Да и башка трещала с похмелья. Мы сидели на крыше, смотрели на серебристые сигары дирижаблей, на клубы пара и фабричного дыма, тянули бутылочное «Оркел Жуковице». Он рассказывал мне про их клуб («
Но главное, что это дает смысл. Это настоящая жизнь. Это весело!
Я открывал для себя новый мир.
Сколько событий произошло с тех пор!
Я вспоминаю…
…Как орала моя сестренка Герти — на нас с Кефиром. Как Стоян хотел поколотить своего братца за то, что тот втянул меня в эти дела. Как Герти выставила нас обоих из дома и я начал тусоваться у Кефира и в «Варипаске», с «цветочниками».
«Яркони» рубились в Лиге Чемпионов — «делали» одну команду за другой. Впервые за свою историю вышли на международный уровень. Дошло до того, что со специальным обращением по поводу успехов клуба выступил император Ладислав Первый, Государь Вселадийский, Вилицкий и Любшицкий, Великий герцог Пшетский, Грандфатер Винклопенский и прочая, и прочая…
Мол, одобряю, слежу за, желаю и впредь.
Мы размахивали черно-красными флагами и шарфами, жгли фаера и пускали цветные дымы. Швырялись в копперов и бойцов чужих фирм вырванными с корнем креслами и пустыми бутылками.
Мы распевали хором наши кричалки, наш «цветочниковский» гимн, тот самый — про воздушные пузыри… И гимн Каян-Булатовских ярконников — тот, что пели еще наши прапрапрапрадеды, когда мир охвачен был Великой Рознью и наша кавалерия — конная гвардия и кавалергарды, кирасиры и дракулы, пшетские гусарские полки и вилицкие казачьи сотни — пылила по любшицким степям, цокала копытами по адриумским трактам, перла сквозь карпахские снега и каярратские пески.
И все эти безумные дни будто слились в один, перемешавшись, наложившись на куплеты песни:
…Играем против дружественных флюговских «Винклопенски Жвала». 3:2…
…и всухую сделали маскавелльский «Пино»… 3:0!
…4:3 с таланскими «Шпротами». Полный хаос на трибунах, прессинг полиции, но мы — снова ведем…
…против «Хани-Поетри» из Торнхайма… 4:0 в дополнительное время…
…и ютландский «Истергарден», под проливным дождем, с полупустыми трибунами… 1:0.
Первые шишки и ссадины зажили, зато к ним добавились новые.
Я тусовался с «цветочниками», окончательно избавился от своего смешного питбургского акцента, научился пить, как они, и драться, как они. Жить, как они. Изменился.
В очередной мой визит к Герти, когда она уже слегка поостыла, пока мы вместе пытались напоить компотом непослушное Чудо (теперь уже в образе воинственного генералиссимуса Сирена-Ордулака), Полина сказала мне, окинув как бы между делом оценивающим взглядом:
— В конце концов, в Яр-Инфернополисе есть не только хедбольные стадионы… На следующей неделе у меня выставка в «Аллее Фавна». Не хочешь составить мне компанию?
Я был не против.