Читаем Голоса на воде полностью

Голоса на воде

IИ вот брусчатка, мостовая,здесь сумрак и сквозняк. Решайся.Червлёной нефтью льётся ночь,неповторима, повторима.Три фонаря. Пологий спуск.Я в этот глянец диабазауткнулась бы щекой, ладоньюего ласкала и воспела —когда не изгородью стих,вьюнком, лозою вьётся, вьётся,тихонько покрывает телос ним примирившегося дома,и можно даже не смотретьпотом на лица и одежды,раз в первородной чернотеперевила, перевязала,лишила эха, вобрала.IIОчнуться в лёгочном дымунапротив ёлочного садасреди покинутых, больных,покрытых плесенью и снегом.Поверь мне, я не умерла,лепечет, шепчет ёлка, ёлка,ведь хвоя – шерсть, её теряя —игрушки мучают, страшат —как ты, я голой становлюсь.Я – до рождения младенец,в утробе канувший, пропавший,ну, в общем, ангел. Каменея,сухие иглы жгут лицо,под ветром косточки крошатся,и с кочерыжкою стволатеперь уже не молвить слова.Вели, как этот сад, казнить.IIIПрогонит и вернёт, прогонити снова выйдет и вернёт,промокнувшая в темноте,закутается плоть живая.Он спал, и, погружённый в воду,трап самолёта в горле снане отплывал, не удалялся,был вроде вобранных шасси:держал как рыб над океаном.Она опаздывала, ждали вспоминал не наказанье,начало: перекрёсток взглядов,в них дом пылал – не был спасён,неосторожный пыл замечен.Сняв туфлю, женщина спешитпо острой гальке. Кровь сочитсяиз зацелованной ноги.IVТы видел: было убежав,исчезнув в поисках спасенья,обкрадывая наспех, помня,что боль другого только льстит,я спохватилась – и всё тише,всё медленнее, как пластинка,которой выключили ток,стирая звук и замолкая,вертелась – и остановилась.Так сердце тихо, словно голос,и так темно, темно, темно,ни притяжения родства,ни пения, ни покаяньяты не увидишь, не возьмёшь,как слепоту его, не тронешь.Спасенья нет. Но ты бормочешь.Должно помочь. Должно помочь.VЯ не нашла другого дня,чтоб о предательстве оставитьне память, но прикосновеньесвоё в предательстве открыть,своё молчание, а слухудоверить пониманье сна.Ты не нашёл другого горя,чтоб опрокинуть и сказать:я помню, я не изменился,любви не вылечить огнём.И я лечу на самолётеи вижу города огни,неисчислимые, как зёрна,ненаходимые, как ложь,в которой вязнет, угасает,размазывается, намокнув,окурок, брошенный тобой.VIПридёт весна, и золотой,как спаниель под солнцем зимним,заскачет, затанцует светвприпрыжку в анфиладе комнат.Квартира в верхнем этаже,куда он пригласил девчонку,пришедшую тайком, бочком,взглянуть на дом его и окна,в студенческих штанах и куртке,им узнанную у парадной,была полна такого света.И ей так радостно, тепло,она как будто оказаласьв лучах сорвавшейся весны,забытой, полноводной, новой,и компас, найденный в кармане,она спешит вернуть ему.VIIЛюбовью – бабочкой во рту —полузакрытыми глазамипью неба утреннего свет,как из реки в ладонях воду:сосредоточенный на бликах,живущих под лесным мостомнад безымянным истеченьем,взгляд то и дело отвлекался,невольно следовал, скользилза продолжающимся бегом,как бы желая проследитьпути искристой вереницы.Так пробуждается, лежит,садясь, нащупывает тапки,встаёт, несёт себя до ванной.Вкус холода щекочет нёбо.Щекочет и щекочет нёбо.VIIIМарт кошкой тянется к окну,ко сну заброшенной больницы,за нею, слева на холме,живёт разрушенная башня,внизу закрытый детский сад,он стал открытым детским домом,его почти скрывает тополь,который тянется, как март,царапает стекло балкона,шипит и роет тёплый снеги когти-почки выпускает.Но птицам что! Они уходомзимы, как звери, не больны.Пока, разбужены землёй,те человечий голод воют,с чужих морей они летятк своим осыпавшимся гнёздам.IXНе провожай, как навсегда,не трогай за рукав, лотокрискует выпасть из пакета,в лотке сегодняшний обед:картошка, сваренное мясо,кусочки хлеба и батона.Я проезжаю по горам,стоят заснеженные ёлки,дорога мчится под уклон,в квартире остывает чайник,висят носки на батарее,тепло уходит, но храняттепло твои прикосновенья.Мне снова снится, что идёмв кинотеатр, закрытый ныне,в ладони голубой билетикна первый утренний сеанс.XПока один, пока один,тебя не тронут ночь и памятьоб одиночестве. И мнетвои понравятся отъездыиз гибнущей квартиры. Аты помнишь – кажется, апрель,и чёрный дождь, которым городнас помирил и свёл наутро,и синева, земля, асфальт,гора над прудом, тихо; ветер,студивший нам ладони, ушии побеждённый коньяком?Край света, окоём свеченья —уже без снега, но до листьеввесна, качаясь и вращаясь,как маятник, недостижима,как сон, где ты меня коснёшься.XIСмотри, как в этой темнотемерцает время, удаляясь,плывут в беспамятстве огни,и в них, одни, плывём мы оба,в объятьях этой темноты,самой как выцветшее пламя,как вылинявшая трава,как выгоревший дождь под солнцем.Туманным белым маякомлуна проглядывает рядом,не в силах справиться с двумяисточниками света, тихолучом касается воды,ища ответа в отраженье,забыв, что отраженье – сон,и сон бледнеет, сон бледнеет,а мы по-прежнему вдвоём.XIIНеодолимо, как «прощай»,оно лепечет: здравствуй, здравствуй,рассказывая и опомнясь,согревшись и огонь вернув.Так в наводненье сходят в воду,так переламывают хворост,вот свет, а вот источник света,вот стороны у света: тень —тень, север, запад, юг, восток.Тебе не больно? Мне не больно.Тебе не страшно? Мне – до слёз.Я отгадала наказанье:я обниму, я улыбнусьдвижению над головою —сад расцветает, кот поёт,мы просыпаемся в разлуке.Беги, я снова не смотрю.XIIIДом, и не вспомнишь, как теперь назвать,такое в нём текло, перебродилои выгорело старым одеялом,толкнуло и шепнуло: ты не в них,не в меченых и рвущихся предметахстараешься воскреснуть и унятькоротким эхом загородных комнатиз города спасённую тоску,закатанную в баночке вареньем,что возят с дачи, ты же привезла,как лакомство заморское, на дачу,иди и тешься, вот идёт реканад листьями, покрытыми загаром,под ласточек стежки, как на качелях,дыши рекой, в реке наполовину —лёг дождь на деревянные скамейки,он шёл, и перестал, и вновь пошёл.XIVНа крыше или на горе,цветущей над зелёным морем,стоишь и видишь корабли,ушедшие за край восхода.– Земля, земля! – кричишь, не помнятого, что понял на земле,которую забыл охотно,как только от неё отторгсебя и спутника, с которымвзошёл, невзвидел, разлюбил.Мне больше некого боятьсяи словно нечего терять,здесь тот же воздух, те же птицы,не в клетках, вольно гнёзда вьюти нас уже не замечают —пожалуй, можно и спускаться,теперь неважно, что одна.XVИду, оглядываясь натвой город, город, город, город,отчаяние и парящий,над небом вознесённый змей —всего отчётливее видно,как он взлетает и поётв потоках воздуха восшедших.Как договаривались, тыего не отпускаешь нитку,и, проходя аэропорт,я отличу от самолётаего, поскольку змей – в однойсияющей от взгляда точке,а самолёты – догоняйне догоняй, не остановишь.Не останавливайся, незабудь, что я иду навстречу.XVIМы будем холоду и сну,обнявшись, радоваться, голоспомеркнет, будучи зарытпод одеяла и окончентяжёлой тёплою зимой,чем ближе, тем ему ненужнейзвучать, где тишина, там дом:позвякивание посуды,поскрипыванье половиц,похлопыванье дверцы шкафа —здесь стали голосу равныи пойманному сном дыханью.Живым отсюда не уснуть,и, улыбнувшись, я открылаокно и выпустила дым.Горит восток зарёю новой.Светает, скоро рассветёт.XVIIОн был там и вернулся, сели попросил густого чаю,облокотился, протянулладонь, услышав дождь; окнов соседнем доме колыхнулось,мигнуло и пропало, он,себя увидев, ужаснулся,но не по-новому, закрылглаза – и сон его окутал.Она была к нему спиной,смотрела на горящий чайник,рассказывала: в тот же день,как ты уехал, на пороге,под лестницей, нашла змею —в клубок свилась, ушла тогда лишь,когда плеснула кипятком.Дом слушал и стонал от ветра.

Перейти на страницу: