Голоса из подвала

– Тише, Борь, только тише, не реви… Нам надо теперь быть очень-очень тихими, чтобы нас не заметили.

Трава у опоры шуршала и росла прямо на глазах. Тонкие зеленые нити поползли по бетону.

– Тише, родной, тише, не плачь, – целовала Машка взмокший от ее собственных слез лоб парнишки.

– А я и не плачу.

Бориска отстранился, и теперь Машка поняла, что до этого его сотрясали отнюдь не рыдания. На лице мальчишки цвела широченная улыбка:

– НЛУ упало. Авария. Топлива не хватает. Вот они и ищут его.

– Кого?

– Топливо. А лучшее топливо для них, лучше бензина всякого или соляры, это вот. – Он постучал себя пальцем по голове. – Мозги. Им много мозгов надо, чтоб улететь обратно. Одних только мозгов моего бати не хватило бы.

Зелень внизу шумела, под мостом воняло сыростью. Машка похолодела от ужаса, так что зубы дробь выбили:

– И ты, значит… нас… привел, чтобы…

– Ды-а, – довольно промычал Бориска. – Ды-а, пусть летают!

И толкнул Машу навстречу волнующемуся зеленому океану.

Бабушка спускается в подвал

О том случае, когда бабушка заперла его в подвале и оставила там, в темноте и сырости, на несколько долгих, показавшихся ему вечностью часов, Алеша никому не сказал – ни родителям, ни Фросе. Хотя Фрося, внучка тети Клавы, ему и нравилась. Но, может, как раз потому он ей и не стал ничего говорить.

Не рассказал он Фросе и про то, что тем летом бывал в подвале еще несколько раз – уже по собственному желанию. Спускался к своим невидимым друзьям, чтобы послушать их жуткие, но увлекательные истории. И следующим летом, когда в спорах между папой и мамой впервые прозвучало слово «развод», сам напросился в деревню. И через год, и позже, когда слово стало делом – долгим, мерзким и бесконечно печальным.

В тайной дружбе с невидимками из подвала ему пришлось признаться позднее, когда баба Нина скончалась.

К тому времени Алеше исполнилось двенадцать, а болезнь бабушки стала заметной уже всем соседям, а не одной только тете Клаве. По деревне прошел слух, что на старости лет баба Нина маненько подвинулась головой, да как-то уж совсем не в ту сторону. Дошли эти слухи и до родителей Алеши, но потом, когда уже ничего нельзя было исправить. Впрочем, родители делили имущество и все равно вряд ли что-либо стали делать, даже если б им сообщили о чудачествах бабушки своевременно. Фрося потом говорила, что, если б не его папа и мама, – ничего бы вообще не случилось. Мол, это все их вина, а вовсе не Алешина. Но этот разговор с Фросей у них произошел лишь спустя много-много лет.

Тогда же Алешу отвезли в больницу, где врачи в белых халатах начали расспрашивать, что да как. Вот тогда-то он, будучи хорошо воспитанным вежливым мальчиком, и объяснил, что вовсе не желал причинить бабушке зла. А что столкнул ее с лестницы вниз и дверь на засов запер – так то Алеша просто хотел, чтобы и она послушала, о чем говорят в подвале…

– А эти голоса, которые вы слышали, – это они вам сказали Нину Павловну ударить табуретом?

– Нет, это я сам, доктор. Ну а как бы иначе я бабушку заставил в подвал спуститься?

– И что же вы думаете, она их тоже слышала?

– Конечно.

– Так уверены?

– Сто процентов. Я же стоял там рядом, под дверью. И все слышал. Истории, которые они ей рассказывали…

– Ей или все-таки вам, Алеша?

– Пожалуй, что нам обоим, доктор.

– Что ж, в таком случае… Может, и с нами поделитесь?

– Это запросто, доктор! Вот, к примеру, одна есть, про пионеров. Вы же знаете, кто такие пионеры, доктор?..

Улица мертвой пионерки

– А куда подевались все жители? – спросил изумленный Егор.

Они сидели на крыше пятиэтажного здания, такого же заброшенного, как и остальные дома в районе, – Егор Казотов и два его новых приятеля.

– Пропали без вести, – ответил Генка Поленов, не по годам крупный паренек. Настолько крупный, что Поленом одноклассники называли его только за глаза. – Исчезли в один прекрасный день, бросив свои вещи.

– Не может быть, – Егор недоверчиво огляделся.

Внизу, нагретая летним солнцем, жужжащая насекомыми, лежала улица города-призрака. Полуразрушенные дома вывалили на тротуар свои внутренности, словно самураи, совершившие харакири. Упавшие стены открыли пустые ячейки квартир. Из трещин в асфальте росли молодые деревья, разросшиеся кусты подступали к темным подъездам. Повсюду высились груды мусора, и одинокий облезлый пес бежал вдоль обочины, отмахиваясь хвостом от мух. Небо над руинами уже окрасилось в багрянец, стало таким же рыжим, как рукотворные горы вдали.

– Да кого ты слушаешь? – фыркнул Саня Ревякин, самый авторитетный из ребят. Он уже закончил седьмой класс, и Егору было лестно, что старший Ревякин позвал его с собой, исследовать окраины города. – Никто никуда не исчезал. Это поселок Южный, здесь раньше жили работники рудника и их семьи. Батя мой отсюда, рассказывал: здесь и садик был, и кинотеатр, и даже стадион для собственной футбольной команды.

Саня свесился с крыши и смачно, по-взрослому, плюнул вниз.