Голоса деймонов

Один из плюсов писательского ремесла в том, что можно работать, не вставая из-за стола. Если лень подняться и пойти что-то выяснить, можно просто взять и придумать вместо этого что-то другое. Но иногда я все-таки даю себе труд выяснять всякие вещи, и если нахожу что-нибудь интересное, но такое, что не пригодится мне прямо сейчас, то приберегаю эту деталь до следующей книги и сочиняю для нее подходящий контекст. Вот, например, что происходит в Комнате Отдыха Иордан-колледжа после трапезы:

Магистр зажег спиртовку под маленькой серебряной жаровней и растопил в ней масло, после чего срезал пяток маковых коробочек и высыпал туда мак. После Трапезы всегда подавали мак: он прояснял ум, оживлял речь и способствовал содержательной беседе. По традиции его готовил сам Магистр.

Северное сияние, c. 19

Боже упаси, чтобы ректор Эксетер-колледжа чувствовал себя обязанным подавать опиум после ужина, — но, в конце концов, это же альтернативная вселенная! Эту пикантную подробность я извлек из дневника одной английской леди, жившей в Индии до восстания сипаев. Я искал нечто совершенно другое, но приберег описание маковой церемонии на потом — и вот, спустя десять лет, оно мне пригодилось.

Романист (по крайней мере, тот, что пишет сейчас эти строки) проводит свои «исследования» совершенно по-другому, чем это требуется для академической карьеры, — ничего общего с последовательным, сосредоточенным, дисциплинированным изучением литературы по теме! Хоть я и проучился три года в Оксфорде, но зрелым подходом к чтению так и не овладел — ни тогда, ни впоследствии. Вместо этого я порхаю от книги к книге, от предмета к предмету, с места на место, отвлекаясь то на яркое пятно, то на какой-нибудь интересный запах или образ, а подчас не нахожу в себе сил противиться порыву ветра, сносящему меня на обочину. И только позже, в тишине и одиночестве, я постепенно начинаю переваривать все накопившиеся впечатления и превращать их во что-то новое, — и это долгий и трудоемкий процесс.

Разумеется, художественная литература позволяет сколько угодно превращать что угодно во что угодно. Район Оксфорда под названием Иерихон[29] (чье имя, кстати, навело меня на мысль назвать вымышленный колледж Иордан-колледжем) в реальной жизни очень респектабелен: в викторианских домиках, некогда построенных для рабочих, теперь живут семьи молодых профессионалов; колокольня Святого Варнавы — подлинный шедевр викторианского итальянского стиля, а огромное здание университетского издательства многие по ошибке принимают за еще один солидный колледж (и не только туристы: я знаю издателей, которые тоже так думали). Но, несмотря на это, мне всегда казалось, что у Иерихона есть второе дно — другая, скрытая личность, куда более живая и беспутная, не чуждая и барышничеству, и мелкой преступности, и ярмарочной богемности. Вот этот второй Иерихон я и описал в своей трилогии.

Схожая метаморфоза постигла в моих книгах чрезвычайно респектабельную улицу Линксайд, что проходит к северу от Сандерленд-авеню и засажена странными деревьями — вроде бы грабами, но какими-то искусственными на вид. За рядом аккуратных домов прячется симпатичное озерцо, на берегу которого когда-то давно стояла кирпичная фабрика. И вот как я описал жизнь и развлечения Лиры в компании оксфордских детей: