Голос зовущего

Хлеб был такой аппетитный, мягкий, податливый, и у меня с лица как-то сразу улетучилось все постороннее, я забыл о том, что я Паул и Су, забыл, что должен накрывать на стол. Я смял хлебный мякиш. Я снова был скульптором. Одна интересная мысль давно не давала мне покоя, и я решил проверить ее на деле. Вылепленная фигурка мне не понравилась, и я тут же съел свое творение. Взглянув на часы, обнаружил, что на это занятие ушло восемь минут. Про себя еще подумал: «Будь я достаточно терпелив, поработай минут двенадцать, возможно, мне не пришлось бы съесть фигурку. Так еще, чего доброго, поддавшись вдохновению, растолстеешь или вовсе аппетита лишишься».

Я осторожно постучал в дверь спальной.

Ева сидела за туалетным столиком из светлого клена. Обернулась, на лоб упала темная прядка, карие глаза сверкнули озорством. Покатые плечи прикрывали белые кружева. В правой руке она держала синюю фарфоровую баночку. Перед зеркалом — шпильки, гребенки, пудра с пуховкой из страусовых перьев, алый стерженек губной помады. Легким прикосновением кончиков пальцев Ева растирала крем по лицу.

— Сударыня, кушать подано, — сказал я с поклоном.

— Ступайте, сейчас приду.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Так я забавлялся по утрам, когда не работал.

Но бывают утра, когда, еще не проснувшись, я думаю о работе. Сплю и чувствую откровение, словно соль на губах. Чувствую, что день будет страдным, а глина послушной. У меня тонкий слух, я улавливаю малейшее дуновение ветра. «Ветер, — говорю я, — какой ты?» — «Я теплый», — отвечает ветер. Чтобы хорошо работалось, ветер должен быть теплым. Иначе не распахнешь окно. Окно же распахнуть необходимо, не могу работать в тишине, я должен слышать мирские шумы. Во дворе кричат дети, их голоса, словно тонкие прочные нити, соединяют меня с жизнью. Я слышу гудки автомобилей, это уже канаты, но они так резко обрываются. Моторы капризны! Иной раз день выдается тихим, я чувствую, как мышь пробегает по двору, и я улыбаюсь, потому что я со-участник того таинства, имя которому жизнь. А в те утра, когда дует холодный ветер, мне тяжело просыпаться, и я долго ворочаюсь с боку на бок, прежде чем встать. Случается, я вижу сны, иногда они о работе, иногда фантастичны, без видимой связи с жизнью, по крайней мере, в том смысле, в каком эту самую жизнь понимает большинство людей.

Этой ночью мне почудилось, что я проснулся, и чей-то голос сказал: «Ну вот, теперь ты бог!»

Я стоял на гребне облака и в то же время глядел на себя откуда-то со стороны. Да, это был я, Юрис Ригер. Я прекрасно понимал, что сплю, что вижу сон, мне даже казалось, я уже не раз по ночам взбирался на это облако, но всякий раз мне что-нибудь мешало досмотреть до конца свой сон. Вокруг простиралась бесконечность. Не всякому дано увидеть подобные вещи. А между тем события шли своим чередом.

Я стоял на круче облаков, мимо проносились ангелы. Впереди каждого летела коза, ангел держал ее за хвост, на спине у козы были крылья, скорость полета достигала ста километров в час. Одежды ангелов развевались на ветру. «Еретический сон, — подумал я, — тот еще сон, хорошо, что я неверующий!» Проносясь со свистом, ангелы салютовали мне левым крылом.

— Куда они так торопятся? — удивился я.

— Они одержимы бесом, — ответил голос. — Да ты не расстраивайся, вот сотворим свой мир, чертей спровадим в ад, и тогда ангелочки вздохнут с облегчением.

— Кто, кто сотворит мир? — спросил я.

Мне хотелось разглядеть говорившего, но как я ни старался, ничего не увидел. Ну, погоди, сейчас ты мне откроешься, старче! У меня, видимо, был на уме какой-то ловкий трюк, с помощью которого я собирался распознать своего собеседника, но, как часто бывает во сне, я никак не мог вспомнить, что это за трюк.

— Ты сотворишь мир! — произнес торжественно голос.

Передо мною выстроилось множество людей. Правда, они только до пояса походили на людей, а нижней своей частью напоминали ванек-встанек. У меня появилось желание перестроить человечков на свой собственный лад, потому что у меня, как личности творческой, имелись свои планы переустройства мира. Я добивался того, чтоб крикуны не кричали в уши тихоням, чтоб бесстыдники не совращали целомудренных, чтоб ненормальные не отравляли жизнь нормальным, но люди вдруг всполошились, стали колотиться друг о дружку и кричать на разные голоса:

— Мы сами! Все сделаем сами!

— Кто они? — спросил я.

— Не нашедшие себя люди, и ты должен вместо них сотворить мир. Не могу же я этих тупиц допустить к созданию цивилизации!

— А разве цивилизация до сих пор не существует?!

— Постой, — сказал мне голос, — взгляни, как из яиц вылупливаются мои верблюды.

Облака превратились в яйца. Из них вылуплялись верблюды так, что треск стоял. Одногорбые, двугорбые, серые, черные, коричневые верблюды. Еще совсем маленькие, с влажной слежавшейся шерсткой, они неуверенно вставали на длинные тонкие, как былинки, ножки, беспомощно покачивались и жалобно мычали. Верблюдов было так много, что вскоре подо мною образовалась живая гора.

— Я сотворил верблюдов! Аминь! — сказал голос.