Голос

Наушники тихонько стукнули о стол, Дана откинулась в кресле. Дымок поднимался над пепельницей, кофейно-никотиновая горечь сухо стискивала горло. Лена озвучивала аудиокниги, оставив после себя множество файлов со своим голосом – достаточно, чтобы на их основе создать голосовой движок. О том, чтобы предложить его своему работодателю, Дана даже не думала; она долго и кропотливо, слово за словом, делала его для себя, чтобы потихоньку сходить с ума тайком от всех – разговаривать с собой голосом Лены, умершей четыре года назад.

Сигарет уже не было на столе – только кофе. Из колонок тихо звучал голос Лены – одна из начитанных ею аудиокниг, а мягкие ладошки жар-птицы лежали сверху на руках Даны. Она всё узнала, и теперь тёплые капельки падали на кожу – все те слёзы, которые Дана не выплакала и похоронила в могиле вместе с брошенным на гроб комком земли.

– Машенька... Ну всё, всё. Спасибо тебе... Спасибо, что поплакала за меня. Но не надо больше.

– Дан, не уезжай, пожалуйста... Я очень тебя люблю...

– Девочка... Пташка моя маленькая. Жар-птица моя ясная... Это пройдёт. У тебя всё будет замечательно, поверь мне. Я знаю.

– Без тебя – не будет!

– Это ты сейчас так думаешь.

Через шестнадцать часов она сидела в кресле самолёта, уносившего её в Германию, а в ушах её звучал голос Лены:

– Всё правильно. Ты умница. Иногда боль так до конца и не проходит, но притупляется. И можно научиться жить с ней. Её голос переходит в тихий шёпот, который уже не мешает чувствовать радость.

Самолёт благополучно сел, и солнце заблестело на зеркальном щитке её широких тёмных очков. Спускаясь по трапу, одной рукой она скользила по перилам, а в другой сжимала складную белую трость. На земле она её развернула. Её проводили в здание аэропорта, а там её локтя коснулась большая мужская рука, и она услышала голос отца:

– Привет, детка. Рад тебя видеть.

Он говорил по-немецки, и она ответила на том же языке, приподняв уголки губ:

– Здравствуй, пап. Спасибо, что встретил. Я тоже рада.

Дождь барабанил в окна холостяцкой однокомнатной квартирки, от чашки кофе поднимался тёплый, уютный аромат. Упаковка круассанов зашуршала под пальцами и порвалась. Хрустнув поджаристой корочкой и отхлебнув кофе, Дана открыла личные сообщения на форуме. Какая-то девушка писала:

«Здравствуйте. Я могу ошибаться, но мне кажется, мы знакомы. Если это что-то для вас значит, мой позывной – Жар-птица. Если это ни о чём вам не говорит, тогда прошу прощения за ошибку. Просто можете не отвечать на моё сообщение».

Сердце ёкнуло, тронутое золотым пёрышком, и Дане пришлось открыть дверь на лоджию, чтобы сделать глоток пропитанного сыростью воздуха. Вернувшись к компьютеру, она написала без обиняков:

«Маша, это ты, что ли?»

Получилось прямолинейно и грубовато, она забыла поздороваться, но сообщение уже улетело во всемирную паутину, булькнуло камешком – не поймать и не исправить.

Шесть лет прошло, а как будто вчера на кухне пахло гречкой и куриными голяшками в сметане, крепким чаем и недорогой девчоночьей туалетной водой. Сколько ей сейчас? Двадцать два? Обворожительная молодая девушка в самом расцвете. К чему ей понадобилась эта усталая особа в чёрном (ага, уютном) свитере-балахоне, с унылым надломом в осанке, горькими морщинками у рта и блёстками седины в аккуратном ёжике?

«Да, Дана, это я. Я не сразу решилась тебе написать, хотя узнала тебя... Я рада, что ты меня помнишь».

Помнила ли Дана? Жар-птица всегда жила в её груди – где-то рядом с сердцем. Иногда жизненные будни с их проблемами и заботами заслоняли её ясный, тёплый образ, но он никогда не исчезал – как маленькое фото, бережно хранимое в старинном медальоне.

Мостик, перекинувшийся между ними сейчас, был слишком узким и шатким для огромной тучи слов, чувств и мыслей. Если все они враз ринутся по нему – устоит ли он, не рухнет ли под напором? Поэтому Дана выпустила только маленькую, пробную группку парламентёров:

«Привет, Машенька. И я рада тебя встретить. Как у тебя дела?»

Маша уже отучилась и устроилась на работу по специальности. Трудилась она социальным работником – ухаживала за стариками на дому. Её отец женился на той женщине, и Маша съехала из родительской квартиры, снимала теперь обшарпанную двушку на окраине города с двумя приятельницами – бывшими сокурсницами по колледжу.

Остывал забытый кофе, черствел надкушенный круассан. Дождь кончился, и Дана щекой ловила солнечное тепло, улыбаясь в проём балконной двери. Пусть морщинок уже не изгладить, но осанка выпрямилась, плечи расправились, грудь дышала.

С первым же шагом по твёрдой земле её сразу охватил сырой, пронзительный ветер. Неприветливо встречала её погода в родном городе – хмуро, раздражённо. Холодное небо было ей не радо, но ласковая волна знакомого голоса окутала Дану облачком солнечных мурашек.

– Привет... Замёрзла? Лето у нас нынче совсем не летнее выдалось.

– Лето там, где ты, – улыбнулась Дана.

Из такси они вышли уже под хлещущий ливень. Хлоп-щёлк – раскрылся зонтик.

– Возьми. А я твой чемодан понесу.