Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница

Раньше, когда мы детьми охотились в лесу, Гейл, случалось, говорил что-то и похуже. Но тогда это были просто слова. Сейчас у них есть шанс обратиться в поступки, которые уже не исправить.

— Ты даже не знаешь, как рабочие из Второго попали в Орешек, — продолжаю я. — Возможно, их заставили. Держат там против воли. И среди них наши разведчики. Ты готов убить и их?

— Да, я готов пожертвовать несколькими, чтобы спасти многих. Будь я сам разведчиком, сказал бы: «Чего же вы ждете! Спускайте лавины!»

Это правда. Гейл способен пожертвовать собой ради дела. Пожалуй, мы все поступили бы так же, если бы перед нами встал такой выбор. Но какое у нас право решать за других? Это бессердечно по отношению к ним и тем, кто их любит.

— Ты сказал, есть два варианта, — напоминает Боггс. — Либо запереть внутри, либо выкурить наружу. Я предлагаю устроить обвал, но железнодорожный туннель оставить свободным. Люди смогут выбраться на площадь, где их будем ждать мы.

— Хорошо вооруженные, я надеюсь, — говорит Гейл. — У них-то оружия хватает.

— С оружием, — соглашается Боггс. — Мы возьмем их в плен.

— Нужно сообщить о нашем плане в Тринадцатый, — говорит Бити. — Что скажет президент Койн?..

— Прикажет заблокировать туннель, — с убежденностью говорит Гейл.

— Да, скорее всего, — соглашается Бити. — Но знаешь, Гейл, в одном Пит был прав. Когда говорил, что мы можем сами себя уничтожить. Я тут прикинул… посчитал убитых, раненых и… В общем, думаю этот вопрос заслуживает особого обсуждения.

К обсуждению приглашают только избранных. Нас с Гейлом отпускают. Я беру его с собой на охоту — в надежде, что он немного выпустит пар и поостынет, но он почти все время молчит. Наверное, злится, что я выступила против него.

План утвержден. Вечером я облачаюсь в костюм Сойки-пересмешницы, вешаю лук на плечо и вставляю в ухо наушник, связывающий меня с Хеймитчем в Тринадцатом дистрикте, — на случай, если представится возможность для агитролика.

Мы стоим на крыше Дома правосудия, откуда наша цель видна как на ладони.

Вначале на наши планолеты не обращают внимания — в прошлом они доставляли обитателям Орешка не больше беспокойства, чем мухи, жужжащие вокруг горшка с медом. Только после того, как бомбы дважды падают на самую вершину горы, нас принимают всерьез. Однако к тому времени, когда зенитные установки Капитолия открывают огонь, уже слишком поздно.

Успех превосходит все ожидания. Бити был прав — когда лавины приходят в движение, их уже не остановить. Горные склоны здесь сами по себе нестабильны, от взрывов же они становятся текучими. Мы — маленькие и ничтожные — затаив дыхание наблюдаем, как волны камней с грохотом несутся вниз, заваливая выходы штолен тоннами горной породы, превращая Орешек в могилу.

Я представляю себе кромешный ад, царящий внутри. Вой сирен. Свет мигает, потом гаснет. От пыли нечем дышать. Люди кричат и мечутся в поисках выхода. Но его нет — все штольни, стартовые шахты ракет, вентиляционные отверстия забиты землей и породой. Болтаются электрические провода, вспыхивают пожары. Груды камней превращают знакомые места в непроходимые лабиринты.

— Китнисс! — раздается в наушнике голос Хеймитча. Я пытаюсь ответить и обнаруживаю, что обе мои руки плотно прижаты ко рту. — Китнисс!

В день, когда погиб мой отец, сирены сработали во время школьного обеда. Никто не ждал разрешения уйти с уроков. Это подразумевалось само собой. Авария на шахте важнее любых предписаний, Я побежала в класс Прим. До сих пор помню ее, маленькую для своих семи лет, очень бледную. Сидела и ждала меня, чинно сложив руки на парте. Я обещала, что приду за ней, если завоют сирены. Она вскочила, схватила меня за рукав пальто, и мы влились в поток людей, текущий к главному входу на рудники. Мы нашли маму. Она стояла, вцепившись руками в ленту, натянутую вокруг места аварии. Мне следовало уже тогда понять, что с мамой творится неладное. Потому что это она должна была нас искать, а не наоборот.

Клети поднимались, извергали на божий свет покрытых копотью шахтеров и, скрипя тросами, снова уносились вниз. Каждый раз в толпе раздавались радостные крики, родственники подныривали под веревку, торопясь встретить своих мужей, жен, детей, родителей, братьев и сестер. Мы стояли на ледяном ветру, под затянутым тучами небом, с которого сыпался легкий снег. Клети двигались все медленнее и выпускали все меньше людей. Я встала на колени, зарылась руками в шлак, словно хотела вытащить отца из-под земли. Не знаю, можно ли чувствовать себя более беспомощной. Раненые. Трупы. Ожидание длиною в ночь. Незнакомые люди набрасывают нам одеяла на плечи. Суют в руки кружку с чем-то горячим. Я не могу пить. И наконец, под утро — скорбное выражение на лице начальника шахты, которое могло означать лишь одно.

Что мы натворили!

— Китнисс! Ты меня слышишь? — Хеймитч, должно быть, уже мысленно примеряет мне на голову железный обруч с наушниками.

Я опускаю руки.

— Да.

— Скорее в укрытие. Капитолий вот-вот может нанести ответный удар.

— Хорошо.