Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница

Это ужасно. Снова, как и в Голодных играх, меня превратили в пешку. Сделали частью хитрого замысла, использовали без моего согласия, даже не предупредив. На арене, по крайней мере, мне было известно, что мной играют.

Наши так называемые товарищи оказались чрезвычайно скрытными личностями.

— И вы ничего не сказали. — Мой голос звучит так же сипло, как и у Финника.

— Ни тебе, ни Питу. Это было слишком рискованно, — поясняет Плутарх. — Я и так беспокоился, что ты кому-нибудь проговоришься во время Игры о моей выходке… — Он опять достает золотые часы и обводит циферблат большим пальцем, на миг вызвав к жизни картинку с пересмешницей. — Разумеется, тогда я просто хотел тебе намекнуть на устройство арены. Как будущему ментору. Думал постепенно завоевать доверие. Я и не подозревал, что ты превратишься в трибута.

— Мне до сих пор непонятно, почему нас с Питом не посвятили в замысел, — возмущаюсь я.

— После взрыва силового поля вы стали бы первой мишенью, — отвечает Хеймитч. — В подобных случаях чем меньше знаешь, тем лучше.

— Первой мишенью? Это еще почему?

— По той же причине, почему игроки согласились пожертвовать жизнью ради вашего спасения, — говорит Финник.

— Джоанна пыталась меня убить, — возражаю я.

— Нет, она отключила тебя, чтобы извлечь из руки следящее устройство, — поясняет Хеймитч. — А потом увела подальше Брута и Энорабию.

— Что? — Голова и так трещит по швам, а они еще ходят вокруг да около! — Не понимаю, о чем вы…

— Мы обязаны были тебя спасти, Китнисс, потому что ты — пересмешница, — отвечает Плутарх. — Пока ты жива, живо и дело революции.

Птица, брошка, песня, ягоды, часы, крекер, вспыхнувшее платье. Я — пересмешница.

Уцелевшая вопреки планам Капитолия. Символ восстания.

Еще в лесу, во время встречи с беженками Бонни и Твилл, мне в голову закралось такое подозрение. Но я не представляла себе настоящих масштабов своего влияния. Впрочем, и не должна была представлять. Хеймитч столько глумился над моими планами побега и собственного восстания, даже над слабой надеждой на существование Дистрикта номер тринадцать. Если он, притворяясь насмешливым пропойцей, мог так долго и так убедительно врать на подобные темы, то что еще было бессовестной ложью? Знаю что.

— Пит, — шепчу я с упавшим сердцем.

— О нем заботились ради тебя, — кивает ментор. — Погибни он, ты отказалась бы от любых союзов. Нельзя же было оставить тебя совсем без защиты.

Будничный тон, невозмутимое выражение лица. Хотя нет, лицо слегка посерело.

— Где он? — рассерженно шиплю я.

— Пита забрали в столицу вместе с Джоанной и Энорабией, — произносит Хеймитч.

И смутившись, отводит глаза.

Теоретически оружие у меня отобрали. Однако не стоит недооценивать вред, который могут нанести человеческие ногти, особенно если застать жертву врасплох. Бросившись через стол, я впиваюсь Хеймитчу прямо в лицо и расцарапываю его до крови, зацепив один глаз. Мы оба кричим друг на друга, плюемся бранью и обвинениями. Финник с трудом оттаскивает меня. Знаю, ментор готов разорвать меня на куски, но нельзя, ведь я — пересмешница. Да, пересмешница, которая и сама не желает жить.

Кто-то приходит на помощь Финнику, и вот я опять лежу на столе. Тело обездвижено, запястья крепко прикручены. В ярости снова и снова бью затылком об изголовье. В руку грубо втыкают иглу. Сердце пронзает такая боль, что я прекращаю бороться и только реву, словно умирающий зверь, пока совсем не срываю голос.

Лекарство не усыпляет, а лишь усмиряет. Боль никуда не уходит; она только притупляется, как бы смазывается, и долго — наверное, целую вечность — не выпускает меня из своих когтей. Кто-то меняет трубочки. Со мной говорят успокаивающими, сочувственными голосами, однако слова скользят мимо. Все мои мысли — о Пите. Где-то там он лежит на похожем столе, и кто-то пытается выудить сведения, которых у него никогда не было.

— Китнисс… Китнисс, прости. — Голос Финника, лежащего на соседней кровати, ухитряется проникнуть в мое сознание — вероятно, из-за того, что мы одинаково страдаем. — Я хотел вернуться за ним и Джоанной, но не мог пошевелиться.

Ответа не будет. Благие намерения Одэйра интересуют меня меньше всего.

— Из них двоих Джоанне придется намного хуже. Пит ничего не знает, и они очень скоро в этом удостоверятся. Убивать его тоже нельзя: вдруг получится использовать против тебя…

— В качестве приманки? — подхватываю я, глядя в потолок. — Как Энни — против тебя, да, Финник?

Слышатся приглушенные рыдания, но мне плевать. Эту дурочку, наверное, даже не станут допрашивать. Она ускользнула от окружающих в прошлое, в свои Голодные игры. И, может статься, я скоро ее догоню. Пожалуй, я тоже схожу с ума, просто им не хватает духу сказать об этом в лицо. Да, мой рассудок определенно на грани…

— Как бы я хотел, чтобы она умерла, — произносит Финник. — Она, и другие, и мы тоже. Это лучший выход.