Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница

Возвращаемся в вагон-ресторан. Остальные еще обедают. Я рассыпаюсь в преувеличенных извинениях и, по-моему, здорово перегибаю палку — впрочем, этого еле-еле хватает, чтобы загладить столь ужасную вину, как нарушение этикета. Эффи (надо отдать ей должное) великодушно принимает мои оправдания: дескать, она понимает, какое давление я сейчас испытываю, и вновь начинает распространяться о том, как важно, чтобы каждый из нас неукоснительно следовал расписанию. Речь продолжается ровно пять минут. Думаю, я легко отделалась.

По окончании лекции Пит уводит меня в особый вагон, где хранит полотна. Не знаю, чего я ожидала. Наверное, увидеть тигровую лилию — как на том печенье, только размером побольше. И разумеется, не угадала. Пит изобразил на картинах Голодные игры.

На некоторых — подробности, понятные лишь тому, кто был с ним на арене. Струйки воды сочатся сквозь трещины в потолке пещеры. Пересохшее русло ручья. Руки Пита роются в земле, выкапывают коренья. Другие картины понятны любому зрителю. Знаменитый Рог изобилия. Мирта с ее арсеналом ножей под курткой. Белокурый, зеленоглазый переродок, подозрительно похожий на Цепа, кидающийся на нас с жутким оскалом. И еще — я. Всюду я. То высоко забираюсь на дерево. То стираю рубашку в ручье между двух камней. То лежу без сознания в луже крови. А вот такой я, должно быть, казалась ему во время сильной горячки: образ выступает из переливчатого серого тумана, под цвет моих глаз.

— Нравится? — спрашивает Пит.

— Мерзость, — роняю я. Мне явственно чудятся запахи крови, грязи, не человечье и не звериное дыхание переродка. — Ты воскрешаешь то, о чем я все это время мечтала забыть. Как тебе вообще удалось удержать в голове столько подробностей?

— Я вижу их каждую ночь.

Понимаю. Кошмары. Я и до Игр знала о них не понаслышке. Теперь они — постоянные спутники сна. Старые — об отце, которого на куски разрывает в шахте, — в последнее время редки. Зато я еще и еще раз переживаю происходившее на арене. Тщетно пытаюсь спасти Руту. Беспомощно наблюдаю, как истекает кровью Пит. Поворачиваю гноящееся тело мертвой Диадемы. И очень часто слушаю страшные вопли Катона, угодившего в зубы к переродкам.

— Да, я тоже. Ну и как, рисование помогает?

— Не знаю. Вроде бы стало немного легче уснуть. По крайней мере, хочется в это верить, — отвечает он. — До конца я от снов не избавился.

— Возможно, и не избавишься. Как Хеймитч.

Ментор ни разу об этом не упоминал, но… что еще мешает ему засыпать в темноте?

— Пожалуй. Но лучше уж просыпаться с кистью в руке, чем с острым ножом, — произносит Пит. — Значит, тебе не понравилось?

— Нет. Хотя сделано потрясающе. Правда, — признаюсь я. Однако не могу больше на это смотреть. — А ты не хочешь полюбоваться на мой талант? Цинна потрудился на славу!

— В следующий раз, — усмехается он. В это мгновение поезд дергается, и мы обращаем взгляды к ландшафту, плывущему за окном. — Подъезжаем. Дистрикт номер одиннадцать.

Мы переходим в самый хвост поезда. Здесь поставлены и кушетки, и кресла, но самое любопытное: задние окна сливаются между собой, охватывая даже потолок; впечатление такое, словно едешь снаружи, на открытом воздухе. Перед глазами непривычный пейзаж: широкие, бескрайние луга, по которым лениво бродят молочные стада. Никакого сходства с нашим дистриктом, густо поросшим лесами.

Поезд замедляет ход. Новая остановка? Но нет: впереди вырастает забор. Тридцати пяти футов высотой, весь в кольцах колючей проволоки. По сравнению с ним наше ограждение выглядит детской забавой. Привычно шарю глазами у основания. Его обложили массивными железными плитами — не подкопаешься, не улизнешь на охоту. И всюду, на равном расстоянии друг от друга, торчат сторожевые вышки. Посреди заливных лугов, поросших цветами, они будто бельмо на глазу.

— Что-то новенькое, — вслух замечает Пит.

Из разговоров с Рутой я вынесла смутное представление о здешних порядках, куда более жестких, нежели в нашем дистрикте, — но чтобы такое?

Начинаются золотые поля, протянувшиеся насколько хватает глаз. Мужчины, женщины, дети в соломенных шляпах от солнца распрямляют спины и смотрят нам вслед. В отдалении зеленеют сады. Наверное, в одном из таких же работала Рута. Рвала спелые плоды, добираясь до самых тонких веточек. То здесь, то там попадаются горстки лачуг (оказывается, наши дома в Шлаке — еще не худший вариант). Людей рядом нет. Похоже, всех до единого угнали на сбор урожая.

И так продолжается до бесконечности, все одно и то же. Невероятно, какой он огромный, Дистрикт номер одиннадцать.

— Интересно, сколько здесь жителей? — произносит Пит.

Я трясу головой: дескать, понятия не имею. В школе нам говорили, что здесь обширные земли, но и только. Странно: молодежь в ожидании Жатвы, мелькающая во время Голодных игр на экранах, явно составляет мизерную часть местного населения. Как же этого добиваются? Досрочно вытягивают тессеры? Заранее определяют участников и подстраивают, чтобы они оказались в толпе? Как получилось, что Рута вышла на сцену, и только ветер тоскливо провыл о желании занять ее место?