Голодная кровь. Рассказы и повесть

– Кому горе, а кому радость, – начал ряженый сумрачно, – я б, к примеру, всех ваших тварей бессловесных поотпускал. Боюсь только: загрызут их люди. Не для еды, для полного владычества над природой загрызут! Сколько тут у вас зверей и пернастых?

– Около сотни будет, – слегка опешил директорский зам, – но быстро спохватился и даже повеселел:

– Судя по прикиду, вы к нам в ковёрные собрались?

– Пока – в клоуны-дрессировщики. Но только я у вас людей дрессировать буду.

– Ого! Так это место уже занято. Завхоз наш таким делом давно занимается.

– Слыхал я про него.

– Ну и чего тогда суётесь?

– А того. Циркачей ваших по кругу водить буду. А звери дрессировать их станут. Знаете, небось, как раньше медведей клоунадить учили? От одного перечисления, что умел в XIX веке медведь, – без кнута, без словесных оскорблений! – людишки ваши стыдом, как сыпью, должны покрываться. Программу так и назовём: «Звери на воле – люди в клетках».

– Думаю, тема исчерпана. Поэтому, будьте добры: на выход… Как фамилия ваша, кстати?

– Шутом Терёхой зовите. Раньше вдвоём работали: Самоха и Терёха. Высокий и приземистый. Грустно-весёлый и мрачно-едкий. Теперь – один я.

– Ну, вот что, весельчак вы наш мрачноватый. Кончена беседа. Осенью приходите. Может, тогда и работёнку для вас подыщем: навоз вывозить, попугаям хвосты чесать…

– Так я к вам раньше наведаюсь. Ждите!

Не прощаясь, шут Терёха вышел через служебный ход, дал набалдашником под ребро, а потом ещё и треснул палкой по темечку толкнувшего его униформиста и вмиг повеселел, потому как представил: вывалились из глазниц циркового шпиона налитые лютью глазные яблоки и, временами подскакивая, покатились вниз, вниз, к знаменитой, тихо и таинственно урчащей, московской Трубе. Покатились, на бегу очищаясь от мути и скверны, с изумлением подмечая всё, что творится внутри близлежащих домов и в глубине ещё не полностью закатанных в асфальт московских, уже с натугой дышащих, земель.

«Глаз, глаз! – радовался Терёха, – он ведь сложней и важнее мозга! Он – как новое тело человеческое. Завершённое тело, самостоятельное! Вот бы таким выпуклым телом-глазом стать и кататься по ободку жизненной арены до одури или до полного просветления!»

Резная голова

Дрожь и темнота. Безвыходность и морок. И внезапно – проблесками – восторг. Потом опять безнадёга, сумеречная путаница, отрешение от всего окружающего – и неожиданно взрывной, площадной хохот!

Два-три пассажира оглянулись. Переход от сумеречного состояния души к взрывному веселью и наоборот – был привычен. Подбросив и ловко поймав жезл с навершием, изображавшим шута в колпаке и негромко приговаривая: «Шут есть шут, дурак есть дурак», – человек с резной палкой в руке полупустой автобус покинул.

Больше тридцати лет таскал он с собой палку с набалдашником.

Появилась она у Терёхи случайно. Семнадцати годков примчавшись в Москву из Твери, где занимался в Училище культуры на цирковом отделении, попробовал сходу поступить в знаменитое Румянцевское. Провалился. Собираясь уезжать – зашёл к одному из служащих училища, с которым до экзаменов успел разок-другой перемолвиться.

Старый ковёрный с лицом в морщинах, глубиной своей напоминавших макет человеческого мозга из Дарвиновского музея, давно закончил и выступать, и преподавать. Но в училище его оставили: кладовщиком.

Встретил кладовщик Терёху, – словно только его всю жизнь и дожидался.

– Я тебя, парняга, сразу приметил. Люблю, знаешь ли, на абитуру глянуть. И росточком, и мордуленцией ты ни дать ни взять «мрачный клоун». Верней – мрачный шут: когда надо угрюмый, но по временам и веселый. В цирке нашем таких шутов, что-то давненько не видно было. В жизни они ещё попадаются, а вот на арене… Что провалили?

– Угу.

– Всё правильно. Так и должно было быть. Не любят здесь своеобычных. Ты сам-то хоть знаешь, кто ты есть?

– Пудов я. Терентий.

– Дурашка. И по виду, и по норову, ты вылитый русский трикстер: угрюмый, но шаловливый. Любишь мрачновато шутить и людей шуткой в тупик ставить. Любишь так шуткануть, чтоб у человека свет перед глазами перекувырнулся, а потом потихоньку на место встал. Так или нет?

– Может, так, а, может, и нет.

– Ну, тогда знай: ты – фундаментальная сила! Такую силу никто побороть не может. Только ты сам, если оскотинишься или сопьёшься. Понял, дурило?

– Не-а.

– Повторю ещё раз для тупых: ты – непокорная, устойчивая, ни от кого и ни от чего не зависящая сила. На такой силе, как на громадном крюке весь цирк наш земной держится. И чему вас только в Твери вашей учат!

– Всему помаленьку.