Голод (СИ)

- Папа всегда спокойно относился к животным, а дядя Шон очень любил. И когда мы нашли лисенка, попавшего в капкан, все говорили, что проще дать ему умереть, чем пытаться вылечить. Но дядя Шон никого не слушал. Он был хирургом для людей, но спас его. Именно тогда я понял, что мир зверей был мне ближе, чем мир людей, - внутри меня всё сжалось в удушающий комок ужаса и боли, когда я смолчал о том, что я стремился к миру животных подсознательно, потому что сам был зверем.

Мужчиной, способным причинить много боли.

Мужчиной, чьи инстинкты были звериными.

Мужчиной, который не мог их контролировать, не мог, но учился. Мучительно и больно.

Ладонь Сони плавно опустилась на мою каменную грудь, в которой истошно колотилось сердце, разрываясь от того, что никогда не уходило из моей памяти. И тело дрогнуло от этого прикосновения, возбуждаясь до искрения, словно оголенный провод под напряжением.

Я снова судорожно уставился на собственное отражение, повторяя себе, что я могу быть нормальным.

Я ДОЛЖЕН быть нормальным.

-…я ничего не сказал отцу, - натянуто продолжал я, уже не пытаясь скрыть откровенной хрипоты в моем голосе, понимая, что девушка воспримет её, не как показатель желания, - Я боялся обидеть его. Я молчал, когда поступил в университет, который закончил папа, и в котором учился Ричард. Я молчал долгое время, пока учился. Много лет я не мог найти в себе смелости, чтобы признаться, что мое призвание спасать иные жизни, но мне казалось, что отец поймет меня. Когда я закончил университет с красным дипломом, папа был горд. Именно в тот день после праздничного ужина он взял меня с собой и увез на побережье, где вручил ключи от клиники. Клиники, которую все эти годы он строил для меня… а я сказал ему, что мечтаю быть другим доктором…

Если сердце умеет разлетаться на мелкие острые осколки несколько раз за жизнь, то в этот момент это случилось снова.

Ужас той ночи вернулся ко мне, словно не было этих жутких 8 лет одиночества и вины, пожирающей меня. Словно отец снова стоял передо мной раздавленный и уничтоженный моими словами.

- В тот день я разрушил его жизнь… - прошептал я, чувствуя, что начинаю задыхаться, и что прохладные ладошки Сони, скользнув по моей груди, быстро опустились на скулы, поглаживая мои горячие щеки, а её отрывистое дыхание коснулось моего лица, когда девушка потянула мою голову вниз, заставляя посмотреть на неё, - Я убил его в ту ночь, Соня, это я виноват в его смерти.

Как утопающий я хватался за её взгляд, словно за спасательный круг, чувствуя её близость, видя её распахнутые глаза, полные поддержки и нежности, в которых я хотел утонуть, чтобы найти свой вечный покой.

- Не говори так, Генри, - прошептала Соня, поглаживая моё лицо своими маленькими пальчиками, и не давая мне пропасть и сгинуть в собственный боле,- Ты не виноват.

Я судорожно вдыхал её аромат, прижимаясь пылающей кожей к её ладоням, желая снова погрузиться в одно лишь желание - быть рядом с ней, быть в ней, но не сходить с ума от этой ядерной смеси вожделения, горя и ночных кошмаров, которые раз за разом напоминали мне о прошлом.

- Нет, это всё я….в ту ночь отец больше не сказал мне ни слова, а на утро он позвал меня, маму и Ричарда, сказав, что уезжает вместе с дядей Шоном, чтобы помогать людям. Сказал, что ему и мне нужно время, чтобы подумать и принять правильное решение. Он уехал….и больше не вернулся.

Я боялся, что снова увижу перед собой закрытый черный гроб, поэтому настойчиво и отчаянно всматривался в глаза Сони, видя перед собой бескрайнее чистое небо, полное бирюзы и прозрачной дымки чистоты.

Глава 89.

Так говорила и моя мама.

Что отец уехал бы в любом случае.

Но мы не попрощались.

Мы не говорили и больше уже никогда не будем говорить.

Я закрыл глаза, погружаясь в свои чувства и ощущения, думая лишь о том, насколько близко теперь была ко мне Соня.

Как её маленькое тело прижималось ко мне.

Как её дыхание ласкало моё лицо, а пальчики гладили мою кожу.

Я пытался утопить свою боль и отчаянье в этих эмоциях, которые она воспламеняла во мне.

- Знаешь, мне кажется, что если бы не случилась эта беда с ним… - девушка отрывисто выдохнула, и я открыл глаза, видя, как в уголках её глаз собираются слезы, - Он бы приехал и сказал, что понимает тебя. Родители они такие, могут злиться, могут отрицать что-то, но, в конце концов, они всегда принимают то, что хотят их любимые дети. Он бы гордился тобой сейчас, Генри!

Я попытался улыбнуться, но этого не получилось.

- Мы должны открыть эту клинику, - я хотел прикоснуться к Соне, но не позволял себе.

Странно, но высказавшись, сейчас моя боль стала уходить.

Рассыпаться, словно песочное изваяние от порыва легкого ветра. Боль уходила, снова уступая место вожделению, которое было жарче открытого пламени и опаснее ядерной угрозы.