Голод. Пан. Виктория

Вдруг у меня в голове мелькает догадка, я спрашиваю:

– И долго ты тут дожидалась?

– Нет, недолго, – ответила она.

Больше мы не сказали друг другу ни слова, я взял ее за руку и ввел в сторожку.

XVII

С рыбной ловли я ушел не раньше обычного и явился на «бал» прямо с сумкой и ружьем, только что в лучшей своей куртке. Когда я подошел к Сирилунну, было уже поздно, я услышал, что в зале танцуют, потом кто-то крикнул:

– А вот и господин лейтенант! С охоты!

Меня обступила молодежь, всем хотелось взглянуть на мою добычу, я пристрелил несколько морских птиц и наловил пикши… Эдварда улыбнулась мне навстречу, она танцевала и вся раскраснелась.

– Первый танец со мной! – сказала она.

И мы стали танцевать. Все сошло благополучно, голова у меня закружилась, но я не упал. Мои грубые сапоги стучали об пол, я заметил этот стук и решил не танцевать больше, кроме того, я исцарапал крашеный пол. Но как же я радовался, что не наделал еще больших бед!

Оба приказчика господина Мака были тут же и танцевали истово, с серьезными минами. Доктор вовсю выделывал кадрильные па. Помимо этих кавалеров, в зале собралось еще четверо совсем зеленых юнцов, сыновья пробста и здешнего доктора. Откуда-то явился и заезжий коммерсант, он обладал приятным голосом и подпевал музыке, а то и подменял дам у фортепьяно.

Как прошли первые часы, я уже не помню, зато помню все, что было под конец. Солнце заливало залу красным светом, и морские птицы уснули. Нам подавали вино и печенья, мы громко болтали и пели, смех Эдварды звонко и беспечно разносился по зале. Но почему она больше не обмолвилась со мной ни единым словом? Я подошел к ней и, хоть не большой на то мастер, хотел сказать ей любезность; она была в черном платье, его, верно, сшили к конфирмации, оно уже стало немного коротко, но когда она танцевала, это ей даже шло, и я хотел ей об этом сказать.

– Как черное платье… – начал я.

Но она встала, обняла за талию какую-то свою подружку и отошла прочь. Так повторялось несколько раз. Ладно, думал я, ничего не поделаешь! Но зачем тогда стоять у окна и провожать меня печальным взглядом? Зачем?

Одна дама пригласила меня на танец. Эдварда сидела поблизости, и я ответил громко:

– Нет, мне уже пора идти.

Эдварда глянула на меня, вскинула брови и сказала:

– Идти? Ах нет, вы не уйдете!

Я оторопел и до крови закусил губу. Я встал.

– Я не забуду того, что вы мне сейчас сказали, йомфру Эдварда, – сказал я горько и сделал несколько шагов в сторону двери.

Доктор подскочил ко мне, поспешила ко мне и Эдварда.

– Зачем вы так? – сказала она с упреком. – Я просто понадеялась, что вы уйдете последним, самым что ни на есть последним. Да и время-то всего только час… Ах, послушайте, – добавила она с сияющим лицом, – вы ведь дали гребцу пять талеров за то, что он спас мой башмачок. Это слишком много. – Тут она засмеялась от души и повернулась к остальным.

Я даже рот раскрыл от изумления, я был совершенно сбит с толку и обескуражен.

– Вы, верно, изволите шутить, – ответил я. – Вовсе я не давал вашему гребцу никаких пяти талеров.

– Не давали? – Она отворила дверь на кухню и кликнула работника. – Помнишь ты нашу прогулку к Курхольмам, Якоб? Ты еще спас из воды мой башмачок?

– Да, – отвечал Якоб.

– Получил ты пять талеров за то, что спас башмачок?

– Да, мне было дадено…

– Ну, хорошо. Ступай.

Что за причуда, подумал я. Решила меня осрамить? Нет, не удастся, в краску ей меня не вогнать. Я сказал громко и отчетливо:

– Я хочу, чтобы все вы знали, господа, что тут либо ошибка, либо обман. Мне и в голову не приходило давать гребцу пять талеров за ваш башмачок. Верно, я и должен бы так сделать, но как-то не догадался.

– Ну так давайте снова танцевать, – сказала она, наморщив лоб. – Отчего же мы не танцуем?

Погоди, ты мне еще все это объяснишь, решил я сам с собою, и с той минуты не выпускал ее из виду. Наконец она вышла в соседнюю с залой комнату, и я пошел за нею.

– Ваше здоровье! – сказал я и поднял свой стакан.

– У меня в стакане пусто, – только и ответила она. А ведь перед ней стоял стакан, и он был полнехонек.

– Я думал, это ваш стакан…

– Нет, это не мой, – сказала она, поворотилась к соседу и принялась с ним оживленно беседовать.

– Тогда простите, – сказал я.

Кое-кто из гостей заметил это небольшое происшествие.

Сердце во мне перевернулось от обиды, я сказал:

– Однако же нам надо объясниться…

Она встала, взяла обе мои руки в свои и проговорила с мольбой:

– Только не сегодня, не сейчас. Мне так грустно. Боже, как вы глядите на меня! Вы же были мне другом…

Я совсем потерялся, сделал поворот направо и вернулся к танцующим.

Вскоре в залу вошла и Эдварда, она стала подле фортепьяно, за которым наигрывал танец заезжий коммерсант, и на лице ее отразилась тайная забота.

– Я никогда не училась играть, – сказала она. Она посмотрела на меня, и глаза у нее потемнели. – Ах, если б я только умела!

Что я мог на это ответить? Но сердце мое снова метнулось к ней, и я спросил:

– Отчего вы вдруг так загрустили, Эдварда? Знали бы вы, как мне это больно.