Голод. Пан. Виктория

«Неслыханное дело! – сказал я про себя. – Он дал мне десять крон!»

Я встал на то место, где только что стоял он, и начал повторять все его движения. И я поднес бумажку к глазам, мокрым от слез, осмотрел ее с обеих сторон и поклялся – громко, во всеуслышание поклялся, что это правда и у меня в руке действительно десять крон.

Через некоторое время – быть может, прошло бесконечно много времени, потому что вокруг стало совсем тихо, – я неожиданно очутился на Томтегатен, у дома номер одиннадцать. Ведь здесь я обманул извозчика, который меня возил, здесь же, никем не замеченный, я пробрался через двор на другую улицу. Я постоял немного, опомнился и, удивляясь себе, снова вошел в ворота и направился прямо в «Пансионат для приезжих». Здесь я попросился на ночлег, и мне тотчас же предоставили постель.

Вторник.

Солнечный свет и тишина, день поразительно ясный. Снег растаял; всюду оживление, веселье, радостные лица, улыбки и смех. Над фонтанами круто взмывают водяные струи, золотистые от солнца, голубоватые от небесной синевы…

Около полудня я вышел из дома на Томтегатен, где я теперь жил в довольстве благодаря десяти кронам «Командора», и отправился в город. Я был в прекрасном расположении духа и до вечера бродил по самым оживленным улицам, рассматривая пеструю толпу. Задолго до семи вечера я прошелся до площади Святого Улафа и украдкой взглянул на окна в доме номер два. Через час я увижу ее! У меня захватывало дух. Что будет? Что я ей скажу, когда она спустится по лестнице? Добрый вечер, фрекен? Или просто улыбнусь? Я решил ограничиться улыбкой. Разумеется, я почтительно ей поклонюсь.

Я ушел с площади, немного стыдясь, что явился так рано, стал бродить по улице Карла-Юхана, почти не спуская глаз с часов на университете. В восемь я снова свернул на Университетскую улицу. По дороге я сообразил, что опаздываю, и прибавил шагу. Сильно болела нога, – если б не это, я был бы совершенно счастлив.

У фонтана я остановился перевести дух; я долго стоял там и смотрел на окна дома номер два; но она не появлялась. Что ж, я могу подождать, спешить мне некуда; ведь ее могли задержать. И я ждал. Но не приснилось ли мне все это? Может быть, я просто вообразил прошлую встречу, ведь я всю ночь пролежал в бреду? В нерешительности я стал раздумывать об этом, и меня одолевали сомнения.

– Гм!

Кто-то кашлянул у меня за спиной.

Я слышу этот кашель, слышу и легкие шаги, но не оборачиваюсь, а пристально смотрю на большую лестницу.

– Добрый вечер! – слышу я немного погодя. Я забываю улыбнуться и даже не сразу снимаю шляпу, – так я удивлен, что она пришла с той стороны.

– Вы долго ждали? – спрашивает она, часто дыша.

– Нет, помилуйте, я пришел совсем недавно, – ответил я. – Да, кроме того, велика ли беда, если мне и пришлось подождать? Впрочем, я думал, что вы придете с другой стороны.

– Я провожала маму, ее сегодня пригласили в гости.

– Вот как! – говорю я.

И мы идем. Полицейский, стоящий на углу, смотрит на нас.

– Но куда мы, собственно, пойдем? – спрашивает она и останавливается.

– Куда вам будет угодно.

– Ах, но ведь это так скучно – выбирать самой.

Пауза.

Потом я говорю, лишь бы сказать что-нибудь:

– Я вижу, у вас в окнах темно.

– Да, конечно! – оживленно отвечает она. – Горничная отпросилась и ушла. У нас никого нет.

Мы останавливаемся и смотрим на окна дома номер два, словно никогда их раньше не видели.

– В таком случае не пойти ли к вам? – говорю я. – Если разрешите, я посижу у двери…

Я весь дрожал и очень пожалел, что позволил себе такую смелость. Что, если она обидится и уйдет? Что, если я не увижу ее больше? Ах, мои жалкие отрепья! Я в отчаянье ждал ответа.

– Но вам, право, незачем сидеть у двери, – говорит она.

Мы стали подниматься по лестнице.

В прихожей было темно, она взяла меня за руку и повела за собой. Не нужно все время молчать, сказала она, можно разговаривать не стесняясь. Мы вошли. Зажигая свечу, – не лампу, а именно свечу, – зажигая эту свечу, она сказала с коротким смешком:

– Только вы не должны смотреть на меня. Ах, как мне стыдно. Но я никогда больше не сделаю этого.

– Чего вы больше не сделаете?

– Я никогда… нет, Боже упаси… я никогда больше не стану вас целовать.

– Не станете? – сказал я, и мы оба засмеялись.

Я протянул к ней руки, а она уклонилась, выскользнула, перебежала по другую сторону стола. Некоторое время мы смотрели друг на друга, и свеча стояла между нами.

Потом она стала снимать вуаль и шляпку, а ее блестящие глаза были устремлены на меня, следили за каждым моим движением, – она боялась, как бы я не схватил ее в объятия. Я снова попытался ее настичь, споткнулся о ковер и упал; я больше не мог ступить на больную ногу. В смущении я встал.

– Боже, как вы покраснели! – сказала она. – Вам очень больно?

– Да, очень.

И мы снова стали бегать вокруг стола.

– Вы, кажется, хромаете?

– Да, я прихрамываю, но совсем немного.

– В прошлый раз у вас болел палец на руке, а теперь болит нога. Сколько же у вас всяких бед!

– Несколько дней назад меня чуть не задавил фургон.