Голод. Нетолстый роман

Вопрос оставался лишь в основном наряде. Контекст требовал чёрного, которого у меня был весь гардероб, ведь чёрное не толстило. Но всё не то: объёмное, шерстяное, безликое, созданное для бесконечной зимы. Я долго перебирала вешалки, всё глубже и глубже проваливаясь в недра шкафа, всё дальше и дальше уходя от дня сегодняшнего в дни минувшие – туда, где денег было мало, перспективы туманны, а счастье чувствовалось острей. Я перебирала пиджаки, платья, блузы, удивлялась количеству накопленных пальто, пока наконец рука не встретила нечто, нёсшее прохладу, легкость, юность. Я вытащила несправедливо забытое нечто на свет, бросила в полный рост на кровать – оно опало послушно, словно облегчённо вздохнув. Я ласково погладила его – ещё бы: жаркий июнь, уголки диплома впиваются в потные ладошки, шампанское у фонтана, а двоечник Коля не так уж и плох, уверенность в том, что всё обязательно будет. А что это – всё?

В тот вечер мне было одиноко и особенно хотелось внимания. Поэтому я даже встала на табуретку, откуда говорила тост, пока Джокер, Харли Квинн, две Чудо-женщины, Мия Уоллес, почему- то Анастасия Каменская и десяток неидентифицируемых персонажей, не пытавшихся снискать любви Татьяночки Борисовны, смотрели на меня через камеры телефонов, сохраняя моё выступление на веки вечные.

Звон клиентского хрусталя. Аплодисменты. Поклон.

Поклон вышел резким и не встретил понимания платья. Оно просто сказало «нет» и, категорично треснув, разошлось двумя кулисами по шву, аккурат на моей жопе. Сначала я подумала: «Как холодно». Потом подумала: «Хорошо хоть, трусы приличные надела». Потом: «Надеюсь, Сергей хотя бы не увидел». Но Сергей увидел: подлетел в секунду, помог спуститься, прикрыл срам, приобняв со спины в рамках дозволенного для публики и сказал: «Эх, Ленка, что б мы без тебя тут все делали».

Мы уединились сразу после – в кладовке, где обычно трахались в обеденный перерыв. Я долго плакала, повторяя: «Они всё видели и смеялись надо мной», а Сергей неумело гладил меня по голой спине, отвечая: «Да ты что, пьяные все, там темно, ничего не видно, и вообще никто не смеялся», хотя я знала, что видно было прекрасно и смеялся Сергей вместе со всеми. Я не успокаивалась, рыдала пуще прежнего, тогда Сергей решил, что надо козырять чем-то серьёзным и предложил поехать к маме на дачу. В тот момент я подумала, что это в целом сносная кармическая компенсация.

На даче я продолжала прокручивать в голове вчерашний позор. Уже раздёргала до крови заусенец, съела четверть вазочки сушек, а после – почти половину губы. Наконец в плохо вымытом окне нарисовалась фигура Сергея. Я прильнула к стеклу, потому что мужик, рубящий дрова, – это хорошая, приятная глазу картинка. А после – вышла на веранду и закурила, предварительно проверив, не попадаю ли в обзор Серёжиной мамы – будто это и впрямь могло «снять» с меня несколько очков. Курить взатяг я так и не научилась: просто набирала в рот дым и держала как можно дольше – чтобы не выдать себя.

Я наблюдала, как энергично Сергей сражается с деревяшками, угадывала по губам его любимые матюги. Смотрела и вела в уме расчёты: четыре месяца служебного романа, 52 тысячи рублей у психотерапевта, один «Постинор» (он настоял), два совместно пережитых тендера, а всё равно – чужой. Пыталась понять, а как же так вышло, и искала оправдания в первом впечатлении. Силилась вспомнить, зачем переспала с ним тогда, после выездного корпоратива. Неужели только ради посткоитальной шутки «А ты точно продюсер?»

Сергей вырвал из мыслей, попросил помочь. «Кинь три полешки в костёр, плез». Я кинула и села рядом, на свежеспиленное бревно. Он молчал, но продолжал рубить, поглядывая на огонь.

– Как-то херово у нас горит, Лен.

– Ну да…

Сели обедать. Елена Александровна представляла каждое блюдо обстоятельно, как дальнего родственника. Огурцы закатала, пусть и артрит; холодец требовал раннего, в пять утра, подъёма; в салате яблочко, потому что Серёжа это любит – когда с яблочком. Мы так и сидели, сталкиваясь вилками на маринованных грибах, и – как мне казалось – репетировали семью.

На третьей водочке Елена Александровна, поддавая борща, спросила: «Лен, а ты борщ как – на зажарке или без?» Я делала без – в знак протеста против матери, но всем говорила, что просто лень. А тут зачем-то придумала сказать: «Да я вообще никогда не готовлю, из принципа». «А-а-а, ну, главное, кушаешь, видно, что хорошо. Личико вон какое кругленькое», – сыто улыбнулась Елена Александровна и быстро спохватилась: «Серёжа, давай подолью».

Вообще это бывает. Просто совпадение. Просто наложилось – сначала одно, потом другое. Ба ответила бы ей: «Ну, до вашего личика мне ещё далеко», и всё бы разрешилось – легко и просто. Но Ба не могла мне подсказать.

За личиком полезло в голову уже сто лет как истлевшее. Мелкое враньё на собеседовании; третий за осень цистит; телефонные мошенники развели на 7000; подмухлевала Сергею в смете, а он, сволочь, даже цветов не принёс ни разу; мать напилась на выпускном и с утра красномордая просит прощения.