Голем

Как я ни надеялся, что смогу привыкнуть к его соседству, ничего не выходило.

Даже по ночам я не спал. Мне едва удавалось заснуть на четверть часа.

Каждый вечер повторялась одна и та же сцена: он почтительно ждал, чтоб я улегся, затем снимал костюм, тщательно разглаживал его, вешал на гвоздь и т. д., и т. д.

Однажды ночью, около двух часов, я стоял, одолеваемый сонливостью, у окна, смотрел на полную луну, лучи которой расплывались сияющим маслом на медном лике башенного циферблата. Я думал с грустью о Мириам.

Тут вдруг услышал я ее тихий голос за собой.

Сонливость мгновенно исчезла, – я обернулся и стал прислушиваться.

Прошла минута.

Я уже готов был думать, что мне померещилось, как вдруг это повторилось снова.

Я не мог ясно разобрать слов, но слышал как будто:

«Спроси. Спроси».

Это был, безусловно, голос Мириам.

Качаясь всем телом от волнения, я тихонько слез и подошел к постели Ляпондера.

Все лицо его было освещено луной, – и я мог ясно различить, что при открытых веках виднелись только белки глаз.

По неподвижности мускулов лица я заключил, что он крепко спит.

Только губы все время шевелились.

И мало-помалу я разобрал слова, исходившие из его уст:

«Спроси. Спроси».

Была полная иллюзия голоса Мириам.

– Мириам? Мириам? – невольно вскрикнул я, но тотчас же понизил голос, чтоб не разбудить спавшего.

Я подождал, пока лицо его не застыло вновь, и шепотом повторил:

«Мириам? Мириам?»

Его уста принесли едва слышно, но совершенно отчетливо:

«Да».

Я приложил ухо к его губам.

Через секунду я слышал шепот Мириам – голос ее был столь явственен, что у меня по коже пробежал мороз.

Я так жадно вслушивался в ее слова, что улавливал только их общий смысл. Она говорила о любви ко мне, о несказанном счастье, что мы, наконец, встретились – и никогда больше не расстанемся, быстро, без пауз, как человек, который боится, что его прервут, и хочет использовать каждую секунду.

Затем голос стал прерываться – на время совсем замер.

– Мириам? – спросил я, дрожа от тревоги и затаив дыхание. – Мириам, ты умерла?

Долго не было ответа.

Затем прозвучало, едва разборчиво:

«Нет… Живу… Сплю…»

Больше ничего.

Я вслушивался, вслушивался.

Напрасно.

Больше ничего.

От волнения и дрожи я должен был опереться о постель, чтобы не упасть на Ляпондера.

Иллюзия была настолько полной, что минутами я видел перед собою лежащую Мириам, и я должен был собрать все свои силы, чтобы не прижаться поцелуем к губам убийцы.

«Энох! Энох!» – вдруг услышал я его лепет, потом все ясней и отчетливей: «Энох! Энох!»

Я тотчас узнал голос Гиллеля.

«Это ты, Гиллель?»

Нет ответа.

Мне вспомнилось, я когда-то читал, что спящего можно побудить к разговору вопросами не в ухо, а к нервному разветвлению брюшной полости.

Я так и сделал:

– Гиллель?

– Да, я слышу тебя.

– Мириам здорова? Ты знаешь все? – торопился я спрашивать.

– Да. Я знаю все. Знал давно. Не тревожься, Энох, будь спокоен.

– Ты можешь простить меня, Гиллель?

– Я сказал ведь тебе: будь спокоен.

– Мы скоро увидимся? – Я дрожал от мысли, что не пойму ответа. Уже последнюю фразу едва можно было разобрать.

– Надеюсь. Подожду… тебя… если смогу… я должен… в страну…

– Куда? В какую страну? – Я почти налег на Ляпондера. – В какую страну? В какую страну?

– В страну… Гад… к юг… Палестины.

Голос замер.

Сотни вопросов беспорядочно толпились у меня в голове: почему он называет меня Энох?.. Цвак, Яромир, часы, Фрисландер, Ангелина – Харусек.

– Прощайте и вспоминайте иногда, – вдруг снова громко и отчетливо произнесли уста убийцы, на этот раз голосом Харусека, но так, как будто я сам сказал это.

Я вспомнил: это была дословно заключительная фраза из письма Харусека.

Лицо Ляпондера лежало уже в темноте. Лунный свет падал на кончик соломенного мешка. Через четверть часа он совсем покинет камеру.

Я задавал один вопрос за другим, но ответа уже не получал.

Убийца лежал неподвижно, как труп, его веки были закрыты.

Я жестоко упрекал себя в том, что все время видел в Ляпондере только убийцу и не замечал человека.

Теперь было ясно, что он лунатик – существо, которое находится под действием лунного света.

Возможно, что и убийство он совершил в каком-нибудь сумеречном состоянии сознания. Даже наверное…

Теперь, когда стало рассветать, оцепенение сошло с его лица и уступило место выражению блаженного спокойствия.

«Так спокойно спать не может человек, на совести которого убийство», – подумал я.

Я не мог дождаться его пробуждения.

Знал ли он хотя бы о том, что произошло?

Наконец, он открыл глаза, встретил мой взгляд и отвел свой.

Я подошел к нему, схватил за руку.

– Простите меня, господин Ляпондер, что я был так нелюбезен с вами все время. Было так необычно, что…

– Не сомневайтесь: я отлично понимаю, – живо перебил он меня, – что должно быть омерзительно находиться рядом с убийцей.

– Не говорите больше об этом, – просил я. – Я сегодня ночью столько пережил, что не могу отделаться от мысли, что вы, может быть… – я искал подходящего слова.

– Вы считаете меня больным? – вырвалось у него.

Я подтвердил.