Гой

«А ведь прав старикашка, – с огорчением не усомнился в его словах Аркадий. – Неужели в городе столько антисоветски настроенных граждан? Как же я их всех выявлю?». Выявлять предателей родины было одним из полученных им заданий.

Пленные шли очень медленно не от усталости, но как бы под грузом переживаний. Им было стыдно перед соотечественниками за то, что своя армия их почему-то бросила, как будто они ей не нужны. И кому же они тогда нужны? При этом смертной тоской их лица пока еще не омрачались.

– Вы поглядите на них, люди добрые, – опять открыл рот бодренький, все более радующийся жизни на глазах у почтеннейшей публики старичок. – У них еще хватает наглости считать себя военнопленными. Да ни один цивилизованный суд не признает сталинскую орду законным воинским формированием. Какие это рыцари. Да они хуже евреев.

– Это почему же они хуже евреев? – нарушая все правила конспирации, хотя еще и суток не прошло с тех пор, как он стал подпольщиком, возмутился Аркадий.

– А потому, молодой человек, что евреи вообще не люди, то есть не человеки они. А вы часом не сын комбата Карася?

– Ну сын, ну и что? – полез на рожон Аркадий.

– Что же это ваш батюшка на съедение белякам вас оставил? Ваше место там, среди этих…

И старичок смачно плюнул в сторону плетущихся по мостовой пленных, что, на его беду, не прошло мимо внимания одного из конвоиров, принявшего такое красноречивое выражение чувств на счет Великой Румынии. Конвоир, к изумлению публики, ни секунды не раздумывая, бросил свой пост и вырос перед старичком, которого принял за большого славянского патриота. Старичок вытянулся перед ним, проявляя гражданскую сознательность, и тут же получил удар прикладом в лицо. Румынкого солдата ничуть не заинтересовал результат применения им оружия. Не оборачиваясь, он мигом вернулся к исполнению обязанностей конвоира. Между тем результат оказался максимально возможным: из старичка вышибло дух.

– Готов, – объявил свидетелям происшествия склонившийся над пострадавшим, видимо, представитель одной из медицинских специальностей, которые всегда оказываются в любом случайном скоплении людей и живо откликаются на вопрос: «Врач среди вас есть?».

– Если румыны таковы, – растерянно обратился ко всем обнаруживший себя доктор, – то каковы же немцы?

Через пару часов в городе стала распространяться ошеломляющая новость. Всех пленных будто бы расстреляли на территории загородной базы местной команды мастеров футбола, переоборудованной в концлагерь. Старичок из толпы, выходит, был прав. Новая власть явно не склонна была считать, что международные конвенции о военнопленных относятся к захваченным красноармейцам.

И дело пошло само собой, поскольку известная часть населения решила, что наконец-то пришло и ее время поквитаться за все прошлые обиды, причиненные ей прежней безбожной властью. На единственный в городе проспект невесть откуда взявшиеся энтузиасты, своей властью стали сгонять выловленных евреев, не способных в одиночку сопротивляться превосходящим силам погромщиков. В основном это были старики, а уж еврейских стариков и старух в городе хватало. По тайным статистическим данным НКВД средний возраст уходящих в мир иной евреев более чем на десять лет превышал средний возраст уходящих туда же славян.

– Подумать только, – говорил сапожник Ленский шляпнику Кюхельбеккеру, сидя рядом с ним на мостовой со связанными за спиной руками в ожидании, когда их вместе с остальными повесят, – проспект этот спроектирован Францем де Воланом по образцу парижских Елисейских Полей. Но какой же это Париж, я вас прошу. Южная Пальмира – город средиземноморский, дух Марселя тут еще туда-сюда приживается и даже чувствует себя иногда, как дома. Нет, назвать Южную Пальмиру маленьким Парижем мог только тот, кто ничего не понимает ни в Южной Пальмире, ни в Париже. Евреи всегда не любили этот проспект. И вот он нам, кажется, отомстил. Но ты только вообрази, Изя, именно при румынах Южная Пальмира таки станет настоящей, а не метафорической столицей, о чем мы могли только мечтать.

Разглагольствовал он не слишком долго. Меньше чем через час его тело искало ногами землю среди четырехсот других еврейских тел, повешенных вдоль всего проспекта Сталина. Расторопности и умению палачей приходилось только удивляться, словно они долгие годы готовились к исполнению этой миссии.

18.

Впечатленный событиями Аркадий решился, была не была, еще раз в течение одних суток грубо нарушить правила конспирации.

«Вот еще один раз нарушу, – подумал он, – и больше уже никогда».

С этой обнадеживающей мыслью Аркадий отправился не куда-нибудь, а на Подолянку. Это было чистейшее безрассудство. По улицам Подолянки уже шныряли типы самого погромного вида. Аркаша понимал, что треть из них может быть агентами НКВД, но для евреев это ничего не меняло.