Не исключено, что в образе высокопоставленного лица, прогоняющего ограбленного Акакия Акакиевича, отразился начальник Гоголя по службе Владимир Иванович Панаев (1792–1859), управляющий канцелярией Министерства Императорского двора и начальник 2-го отделения Департамента уделов, где Гоголь в 1830–1831 гг. служил канцелярским чиновником и помощником столоначальника. А. Я. Панаева следующим образом характеризовала В. И. Панаева, который был дядей ее мужа, И. И. Панаева и, по ее словам, когда-то, будучи поэтом, воспевал «аркадских пастухов и пастушек»: «В.И. Панаев не признавал современную литературу; по его мнению, Гоголю надо было запретить писать, потому что от всех его сочинений пахнет тем же запахом, как от лакея Чичикова. Он приходил в ужас от того, что „Ревизора“ дозволили играть на сцене. По его мнению, это была безобразная карикатура на администрацию всей России, которая охраняет общественный порядок, трудится для пользы отечества, и вдруг какой-то коллежский регистраторишка дерзает осмеивать не только низший класс чиновников, но даже самих губернаторов. В. И. Панаев занимал видное место по службе, был в генеральском чине, считал себя очень важным лицом в администрации и очень заботился о сохранении почета, который обязаны все оказывать таким лицам».
А. К. Воронский в книге «Гоголь» (1934) отмечал, что в Ш. «шинель заслоняет собой человека, он уже кажется к ней привязан. Шинель занимает целиком все помыслы Акакия Акакиевича; она уже нечто космическое; благодаря шинели он стал привлекать внимание сослуживцев… Такова власть вещи над человеком. Немудрено, что Акакий Акакиевич, ограбленный, лишенный мечты, смысла жизни, помирает, причем в предсмертном бреду ему мерещится шинель».
В. В. Кожинов в статье «Художественный смысл „Шинели“» Гоголя в свете ее «творческой истории» (1983) утверждал, что, как и в пушкинском «Медном всаднике», в Ш. «несомненно выступают три „феномена“ — „маленький человек“, Государство и, так сказать, Стихия, которую Государство не в силах покорить, победить».
«ШЛЕЦЕР, МИЛЛЕР И ГЕРДЕР»,
статья, впервые опубликованная в сборнике «Арабески». Гоголь написал статью о трех немецких историках в сентябре октябре 1834 г. Август Людвиг Шлецер (1735–1809), знаменитый историк, был учеником Вольтера и в 1761–1767 гг. работал в Петербургской Академии Наук. Он первым открыл миру русские летописи, которые издал в Геттингене (там Шлецер был профессором в 1768–1809 гг.). С классического труда Шлецера «Нестор» началось критическое изучение русских летописей. Он также автор многих трудов по всеобщей истории, в частности, книги «Представление всемирной истории», упоминаемой Гоголем. Швейцарский историк Иоганн Миллер (Мюллер) (1752–1809) был автором «Истории Швейцарии» и «Всеобщей истории». А немец Иоганн Готфрид Гердер (1744–1803) был не только историком, но еще и философом и поэтом. Он написал «Идеи к философии истории человечества».
Гоголь считал, что «Шлецер, Миллер и Гердер были великие зодчие всемирной истории». По его мнению, Шлецер «первый почувствовал идею об одном великом целом, об одной единице, к которой должны быть приведены и в которую должны слиться все времена и народы», однако, «он анализировал мир и все отжившие и живущие народы, а не описывал их…» Миллер, в противоположность Шлецеру, «не схватывает вдруг за одним взглядом всего и не сжимает его мощною рукою, но он исследывает все, находящееся в мире, спокойно, поочередно…» Гердер же, по мнению Гоголя, «видит уже совершенно духовными глазами. У него владычество идеи вовсе поглощает осязательные формы. Везде он видит одного человека как представителя всего человечества». В слиянии качеств всех трех героев статьи Гоголь видел приближение к образу идеального историка, который, в довершение ко всему, должен был бы обладать художественным даром: «Мне кажется, что если бы глубокость результатов Гердера, нисходящих до самого начала человечества, соединить с быстрым, огненным взглядом Шлецера и изыскательною, расторопною мудростью Миллера, тогда бы вышел такой историк, который бы мог написать всеобщую историю. Но при всем том ему бы еще много кое-чего недоставало: ему бы недоставало высокого драматического искусства, которого не видно ни у Шлецера, ни у Миллера, ни у Гердера. Я разумею, однако ж, под словом „драматического искусства“ не то искусство, которое состоит в умении вести разговор, но в драматическом интересе всего творения, который сообщил бы ему неодолимую увлекательность, тот интерес, который иногда дышит в исторических отрывках Шиллера и особенно в „Тридцатилетней войне“ и которым отличается почти всякое немногосложное происшествие».
ЩЕПКИН Михаил Семенович (1788–1863),