Гоген в Полинезии

Теперь у Гогена не было официальной миссии, и он не мог рассчитывать на скидку на судах государственного пароходства «Мессажери Маритим». И все-таки он предпочел не более короткий и интересный маршрут через Америку, а как и четыре года назад, путь через Суэц и Австралию; дольше, зато дешевле. Правда, на этот раз он не стал плыть до Нумеа, где рисковал застрять на несколько недель, если не месяцев, а предусмотрительно сошел на берег в Сиднее, куда «Австралия», на которую он сел в Марселе, прибыла 5 августа. Здесь Гоген, как и рассчитывал, сразу попал на судно, идущее в Окленд; оттуда небольшой новозеландский пассажирско-грузовой пароход «Ричмонд» раз в месяц отправлялся в круговое плавание, заходя на Самоа, Раротонгу, Раиатеа и Таити. Но на «Ричмонд» он не поспел, и пришлось ему три недели с лишним ждать в Окленде следующего рейса. Это были неприятные недели: август в Новой Зеландии самый холодный зимний месяц, а топили в отелях скверно. Не зная никого из местных жителей и очень плохо объясняясь по-английски, Гоген чувствовал себя совсем заброшенным и одиноким. Когда же он наконец двинулся дальше, ему пришлось еще хуже. Правда, на этот раз причина оказалась прямо противоположной: на «Ричмонде», с его железным корпусом и никудышной вентиляцией, было невыносимо тесно и жарко, а качало почти так же, как на старике «Вире», перед которым у него было только одно преимущество — «Ричмонд» шел несколько быстрее, развивая до восьми узлов. Несмотря на встречный пассат, уже через одиннадцать дней, 8 сентября 1895 года, пароход вошел в лагуну Папеэте и, как все коммерческие суда, причалил к деревянной пристани в восточной части залива[153].

В отличие от 1891 года, Гоген, сойдя на берег, не привлек ничьего внимания. Его уже знали, и местные европейцы вынесли ему свой приговор. Но будь даже Гоген совсем новым лицом, им бы все равно пренебрегли, потому что предыдущее судно доставило другого, гораздо более примечательного француза, которого все жаждали встретить и видеть почетным гостем на своих приемах. Это был экс-губернатор Исидор Шессе; снабженный громким титулом «генерального комиссара», он прибыл на Таити с особым поручением[154]. Уже тем, что Шессе взял на себя это поручение, он заслужил роскошный титул, ибо дело было чрезвычайно трудным. От него требовалось ни много ни мало, чтобы он быстро и не прибегая к насилию решил задачу, с которой не справились многие губернаторы, в том числе пронырливый Лакаскад, а именно — убедил жителей подветренных островов архипелага Общества и, в частности, Раиатеа, лежащего в 120 милях к северо-западу от Таити, признать власть Франции. Поощряемые английскими миссионерами-диссидентами, туземцы уже несколько десятилетий упрямо поднимали британский флаг и пели «Боже, храни королеву», хотя правительство Великобритании давно сторговалось с французами и отказалось от всех притязаний на этот остров в обмен на уступки в других частях Южных морей. К сожалению, при этом забыли спросить островитян, а их отречение англичан ничуть бы не обескуражило. Это еще ничего, но в 1892 году, когда на Таити ввели пошлины на импорт, предприимчивые англосаксонские купцы превратили Раиатеа в своего рода вольный порт, что повлекло за собой большой ущерб для французских дельцов в Папеэте. Все еще не желая прибегать к оружию, правительство Франции предприняло последнюю попытку решить дело миром и послало Шессе, который пятнадцать лет назад, когда был губернатором Таити, проявил немалое дипломатическое искусство, уговорив короля Помаре V отказаться от власти в обмен на изрядную пенсию; кстати, она и помогла королю в рекордно короткий срок упиться до смерти. Гоген прибыл всего месяцем позже генерального комиссара, когда торжественные приемы в честь Шессе были в разгаре, причем поселенцы и правительственные чиновники всячески старались перещеголять друг друга.

Гоген давно убедился, сколь низкого мнения жители Папеэте о художниках, и то, что ему не шлют приглашений на приемы, его ничуть не удивляло и не огорчало. Но было другое, что не могло не встревожить и не опечалить: на каждом шагу встречались новые признаки цивилизации или деградации, в зависимости от того, с какой точки зрения смотреть, европейской или таитянской. Особенно бросались в глаза большие электрические угольные лампы, которые после захода солнца озаряли призрачным желтым светом танцевальную площадку, «мясной рынок» и многие улицы, превращая всех прохожих в китайцев. А самой шумной новинкой была огромная карусель; ловкий делец установил ее перед пустующим королевским дворцом. Один современник, гораздо менее Гогена восприимчивый к уродству, писал о ней: