Гоген в Полинезии

Второй совет Гогена воображаемым ученикам тоже показателен для его метода: «Молодым очень полезно работать с моделью, но задерните занавеску, когда пишете. Лучше опираться на мысленный образ, тогда произведение будет вашим». В полном соответствии с этим советом Гоген обычно ограничивался набросками «с натуры», а потом уже на их основе писал одну или несколько картин в своей мастерской — просторной хижине из бамбуковых жердей, где было достаточно светло, так как стены изобиловали щелями.

Но для художника с нравом Гогена будни Матаиеа все-таки были недостаточным источником мотивов. А ведь он с тем и приехал на остров, чтобы искать вдохновения прежде всего в древнем таитянском искусстве, религии и мифологии. Однако в жизни Таити произошло слишком много перемен; естественно поэтому, что когда он впервые после приезда обратился к миру вымысла, то взял сюжет из Библии: три ангела у Марии с младенцем.

Возможно, эта мысль была навеяна посещением католической церкви в Матаиеа; недаром Гоген назвал картину «Иа ора на Мариа», то есть первой строчкой таитянского перевода известной молитвы «Аве Мария». И хотя у всех фигур смуглая кожа и таитянские черты, главным источником вдохновения был не тот мир, который окружал художника. Французский искусствовед Бернар Дориваль недавно показал, что позы фигур заимствованы с фотографии буддийского фриза на одном яванском храме. Эту фотографию Гоген приобрел в год Всемирной выставки и привез с собой на Таити[69].

Убеждаясь с каждым днем, сколь мало сохранилось от древней таитянской культуры, Гоген одновременно пережил еще одно серьезное разочарование. Приехав в Матаиеа, он сразу начал искать девушку, которая согласилась бы жить с ним в его хижине. Заодно будет решена проблема стирки, готовки, мытья посуды.

К сожалению, это оказалось очень сложно. Прежде всего потому, что в Матаиеа, где насчитывалось лишь полсотни семейств, было очень мало молодых женщин, да еще самые красивые уехали в Папеэте и осели там. К тому же местные девушки, не дожидаясь благословения священника и вождя, рано выходили замуж. Кончилось тем, что Гоген избрал наименее удачное решение: он послал за Тити. Разумеется, этот эксперимент был обречен на неудачу. Тити привыкла к шумному веселью танцевальной площадки и «мясного рынка», к китайским ресторанам. В ее глазах Матаиеа было скучнейшим местом, а местные жители — тупой деревенщиной. В свою очередь соседи Гогена считали Тити спесивой кривлякой и не хотели с ней знаться. Оставался один собеседник — Гоген, и она принялась отравлять ему жизнь болтовней, требовала к себе внимания. Конечно, хуже всего то, что она мешала ему работать. И когда перед ним встал выбор — или Тити, или работа, он, не долго думая, отправил ее обратно в Папеэте, где ей надлежало быть.

Но в Матаиеа ему оказалось неожиданно трудно найти себе даже случайную подругу. Сам Гоген объяснял это тем, что «немногие девушки в Матаиеа, которые еще не обзавелись тане (муж, мужчина), смотрят на меня так откровенно, так вызывающе и смело, что я их даже побаиваюсь. К тому же мне сказали, что они больны. Заражены болезнью, которой мы, европейцы, наградили их в благодарность за их радушие». В том, что Гоген боялся снова заболеть, нет ничего удивительного. Что же до страха перед женщинами, который раньше за ним не наблюдался, то речь идет скорее всего о вполне понятном опасении показать себя смешным. Молодые таитяне и таитянки, не состоящие в браке, объединялись в особые группы, и для пожилых мужчин почиталось крайне неприличным участвовать в их интимных играх. Да и как, сохраняя почтенный вид, ухаживать за таитянской хохотушкой, если вам доступен только язык жестов.

Еще более горьким разочарованием для Гогена было то, что в таитянской деревне нельзя было обойтись без денег. Вместе с тем авторы очаровательного справочника, изданного министерством колоний, по-своему были правы: таитяне не знали голода и нужды.