Гоген в Полинезии

Потом Гоген переехал в другую комнату, более заслуживающую наименования меблированной, на улице де ла Гран-Шомьер, 10, напротив ресторана «У Шарлотты», то есть в доме академии Коларосси. Возможно, он жил там бесплатно, давая за это несколько уроков в неделю в школе живописи. Рекомендовал его старый друг и коллега Даниель де Монфред, который тоже обедал в ресторане Шарлотты Карон[24]. Честный и обязательный Даниель, как и Шуфф, не отличался большим дарованием и, как и тот, все бы отдал за искру гения Гогена, перед которым оба они искренне преклонялись. Впрочем, Гоген достаточно высоко ценил картины Даниеля, чтобы привлечь его к неудавшейся выставке в кафе Вольпини в 1889 году. Даниель тоже искал утешения после разрыва с непонимавшей его женой, которую где-то оставил; кажется, это он познакомил Гогена с Жюльеттой. Их объединял также интерес к морю. У Даниеля, сына обеспеченных родителей, была 36-тонная яхта, на которой он каждое лето ходил вдоль атлантического побережья Франции или в Средиземном море.

Между тем самоотверженный Морис обегал все редакции и артистические кафе, чтобы устроить статьи и бесплатную рекламу предстоящему аукциону. Его красноречие и дипломатическое искусство принесли плоды: критики большинства ведущих газет и журналов своевременно и подробно, на видных местах, рассказали об аукционе и романтическом бегстве Гогена от пороков цивилизации. Самую длинную и яркую статью написал подвергшийся особенно упорной обработке Октав Мирбо, который к тому времени был настолько известен, что редакции, не раздумывая, печатали лишних десять тысяч экземпляров, если в газете появлялся подписанный им материал. Для нас в блестящей, как всегда, статье Мирбо (она появилась в «Эко де Пари») особенно интересно очаровательное объяснение причин, которыми было вызвано героическое решение Гогена: «Та же потребность в тишине, сосредоточенности и полном одиночестве, которая привела его на Мартинику, побуждает его на этот раз уехать еще дальше, на Таити, в Южные моря, где природа лучше отвечает его мечте и где он может рассчитывать на более радушный прием, словно блудный сын, возвратившийся к родным пенатам». Мирбо превзошел сам себя, написав вторую, не столь длинную, зато еще более хвалебную статью, которая появилась через два дня на первой полосе «Фигаро»[25].

Гоген был в таком восторге, что попросил разрешения у автора включить первую статью в каталог аукциона. Но, как и следовало ожидать, особенно превозносил величие Гогена наделенный почти пророческой прозорливостью критик-символист Альбед, Орье. Свое эссе на пятнадцать страниц в главном органе символистов «Меркюр де Франс» он заключил громкой фанфарой: «Но какими бы волнующими, мастерскими, великолепными ни были произведения Гогена, они ничто перед тем, что он мог бы создать в любом другом обществе, кроме нашего. Хочу повторить: Гоген, как и все художники-идеисты, прежде всего декоратор. На ограниченной площади холста его композициям тесно. Порой кажется, что это лишь фрагменты огромных фресок, готовые взорвать сковывающие их рамки.

Да-да, в этом веке, который уже на исходе, мы знаем пока только одного великого декоратора, может быть, двоих, если еще считать Пюви де Шаванна! И однако наше идиотское общество, где столько банкиров и ученых инженеров, отказывает этому неповторимому художнику в возможности развернуть изумительный чепрак своего воображения на стенах самого маленького дворца или хотя бы общественного сарая. А стены наших классических пантеонов размалеваны пачкунами вроде Ленепьё или академическими ничтожествами.

О власть имущие, если бы вы знали, как потомки будут вас проклинать, поносить и осмеивать в тот день, когда у человечества откроются глаза на прекрасное! Проснитесь, проявите хоть каплю здравого смысла, среди вас живет гениальный декоратор. Стены, стены, дайте ему стен!»[26].

Лишь один человек резко осуждал направление, в котором теперь развивалось творчество Гогена, — его бывший друг и учитель, убежденный и бесстрашный социалист Писсарро. Он писал: «…оно типично для нашего времени. Буржуазия испугана и озадачена голосом масс, решительными требованиями народа, она чувствует, что неплохо бы попытаться вернуть народу его суеверия. Отсюда расцвет религиозного символизма, религиозного социализма, идеалистического искусства, оккультизма, буддизма и так далее. Гоген отлично уловил это. Я давно ждал, что враги рабочих станут на этот путь. Будем надеяться, что мы видим предсмертные судороги этого творческого течения. Импрессионисты — вот носители верного убеждения, они представляют искусство, основывающееся на ощущениях, это честное убеждение».