Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

Лессинг взял лист почтовой бумаги, обмакнул перо и написал Эберту письмо, в котором просил как можно скорее доставить ему удовольствие повторной встречи и беседы с любезнейшим Шмидом. Он не хотел бы просить его, прибыть в Вольфенбюттель, но еще более далек он от мысли посетить Брауншвейг — между строк явственно читалось «держись подальше от власть имущих», — а посему он предлагает встретиться на полпути, в трактире под названием «Дом у дороги».

«Дом у дороги», расположенный на проезжем тракте между Вольфенбюттелем и Брауншвейгом, походил на типичный загородный дом того времени, с белыми деревянными ставнями на высоких узких окнах, сдвоенными колоннами справа и слева от входа и сдвоенными же стеклами в форме веера над тяжелой входной дверью и над дверью, ведущей на балкон второго этажа. Даже молодые липы перед домом были посажены по бокам от входа таким образом, что полностью вписывались в фасад, нигде его не заслоняя.

Из трубы в голубое безоблачное небо подымался дым.

В дверях стоял хозяин. При виде Лессинга он снял с головы колпак.

Лессинг поздоровался и, не тратя времени на разговоры о погоде, спросил:

— Профессор уже прибыл?

— Какой профессор?

— Профессор из Брауншвейга.

— Какой профессор из Брауншвейга?

В обшитом панелями помещении на первом этаже за большим столом сидели три профессора и с улыбкой смотрели на входящего Лессинга. Здесь был внешне суровый, но на редкость обаятельный Эберт, которому Лессинг был в конечном счете обязан своим назначением в Вольфенбюттель, ибо тот неоднократно ходатайствовал за него перед наследным принцем. Здесь был дородный, изрядно располневший Цахариэ с двойным подбородком, выпиравшим из белоснежного воротничка. И, наконец, здесь был сам Шмид, приведший с собой своего зятя Эшенбурга.

Собственно говоря, Лессинг был уже знаком с этим узколицым молодым человеком, который так внимательно его разглядывал. Когда Эберт однажды мимоходом заметил, что Эшенбург вообще-то является знатоком английской литературы, и в первую очередь творений великого Шекспира, Лессинг со смехом ответил:

— А я-то полагал, что полностью разделался с театром!

Прежде, чем были наполнены бокалы, Лессинг задал мучившие его вопросы.

— Как известно, в XI веке шел долгий спор вокруг учения о приобщении святых тайн, — сказал он, обращаясь к профессору Шмиду, — и в нем участвовал Беренгар Турский. Так вот, что известно об этом человеке?

— Беренгарий был признан еретиком.

— Бывают эпохи, когда ярлык еретика может считаться лучшей рекомендацией для ученого, — возразил Лессинг. — Если некто слыл еретиком, то очень часто это указывало лишь на то, что этот некто — прав он или не прав — хотел иметь собственный взгляд на вещи.

Лессинг упомянул Галилея и Коперника, но сразу же вернулся к своему вопросу. Ему очень хотелось бы знать, что известно об отречении Беренгария.

— Дайте-ка мне подумать. Беренгар был основателем Турской школы. Следует ли понимать слово «школа» лишь буквально или также и в переносном смысле — это сегодня вряд ли кто-нибудь сможет решить однозначно, владей он даже в совершенстве искусством чтения древних рукописей.

— А известен ли год его смерти?

— О, да! Его жизненный путь завершился, если не ошибаюсь, в году 1088-м от Рождества Христова, — провозгласил профессор.

— Но как же быть с отречением? — продолжал Лессинг. — Когда вероотступное учение Беренгара о святом причастии получило огласку, его, насколько мне известно, призвали в Рим и на церковном соборе — кажется, при папе Николае II — вынудили предать анафеме свое прежнее мировоззрение. Это событие вошло в папские декреталии как «отречение Беренгария». Но голос Беренгара не умолк. Разве не так? — Лессинг слишком долго жил среди актеров, чтобы не знать, что именно в этом месте он мог позволить себе многозначительную паузу.

Он неторопливо подпер голову кулаками и внимательно оглядел своих собеседников, а затем добавил:

— Едва вырвавшись из лап своих врагов, он снова отрекся от всего, чем он — хоть и под страхом смерти — устно или письменно погрешил против правды!

— Все верно! — подтвердил профессор Шмид. — Вернувшись в Тур, Беренгар написал сочинение, в котором вновь выступил в защиту своего старого учения о святом причастии, объявленного в Риме еретическим. Но Ланфранк, более известный под именем архиепископа Кентерберийского, опроверг точку зрения Беренгария в своем прославленном сочинении, которое позднее — после изобретения книгопечатания — часто издавалось и переиздавалось — то отдельно, то вместе с другими подобными трудами Ланфранка, в «Библиотеке отцов церкви» или других сборниках того же рода.

— Разгромное произведение, полное убедительнейших доводов! — вскричал Лессинг, — кто же его не знает!