Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

Почти безотчетно Лессинг воспользовался учтивостью сиятельного хозяина замка. Бросив многозначительный взгляд на господина Мозеса, он вскричал с деланным испугом:

— Ах, я прямо-таки в полнейшем замешательстве! Я уже пообещал, рассчитывая заручиться на то соизволением Вашей светлости, дать «Фрагменты» для прочтения гостю Вашей светлости, нашему досточтимому другу Мендельсону, и теперь просто не знаю, как мне быть…

— Да, я в высшей мере в этом Заинтересован, — быстро проговорил господин Мозес.

— Правда, можно — мне сейчас это пришло в голову — разделить — опять же с соизволения Вашей светлости — «Фрагменты безымянного» на части… — предложил Лессинг.

Наследный принц энергично кивнул.

— Соломоново решение, — произнес Эберт с задумчивым видом.

— Сократово… — возразил Лессинг, и лукавая улыбка озарила его лицо, вокруг глаз лучиками разбежались морщинки.

Когда пришло время, он передал принцу безобидное предисловие, а господину Мозесу «Фрагменты» — и покончил с этим.

Позже, в ненавистном замке, Лессинг пришел к выводу, что ему, дабы не впасть в отчаяние, следует с большим юмором воспринимать все, что его здесь угнетало: неусыпную опеку, материальную нужду, одиночество, утрату поэтического вдохновения. Эту утрату он ощутил, перелистывая написанное ранее. Брат его Карл и берлинский книгоиздатель Фосс, которые благодаря предстоящей женитьбе Карла вскоре должны были породниться, настаивали, чтобы Лессинг собрал свои разрозненные работы лейпцигского, виттенбергского, берлинского, бреславльского, гамбургского периодов и издал у Фосса в виде «Разных сочинений», дабы несколько облегчить бремя своих долгов. Разбирая свои бумаги, он наткнулся на целую гору старых эпиграмм. Сколько остроумия, находчивости и глубокомыслия обнаружил он в этих миниатюрах! Сердце его наполнилось радостью.

Клопштока всяк горазд хвалить,
Читают же его едва ли!
Чем нас безмерно возносить,
Пусть бы прилежнее читали!

Неужели же он так и не научится хоть иногда относиться с юмором к своим здешним неурядицам?

Он решил проверить это на деле и написал рифмованный диалог между Хинцем и Кунцем:

Хинц:               Что только у господ ни подают!
                         Аж птичьи гнезда, штука — целый капитал.
Кунц:               Что? Гнезда? Тьфу! Ну а вот я слыхал,
                         Иные, глядь, людей и земли жрут.
Хинц:               Ах, кум, я верю — все бывает!
                          Ведь с гнезд они лишь начинают.

Затем Лессинг отправился в библиотеку — он был любитель рано вставать — и встретил там другого такого же жаворонка, молодого асессора Иерузалема. Тот захватил с собой свое новейшее исследование «О свободе воли». Лессинг стал читать, но иронический тон, который скрасил ему некогда холодное ноябрьское утро, показался теперь совершенно неуместным.

Вильгельм — так его теперь звал Лессинг — выждал, пока библиотекарь поднял голову, а затем спросил:

— Каково же ваше мнение?

— Несколькими словами тут не отделаешься, — возразил Лессинг. — Прежде всего: у вас есть определенная система. Ее можно выразить следующей тезой: «Я благодарю творца за то, что я должен, и должен творить добро».

— Подобно Лейбницу, я отвергаю произвольность поступков и верю в доброе предназначение человечества. Но я не называю в своей работе имени Лейбница, ибо выводы его философской системы подвергались столь резкой хуле.

— Я бы хотел, — тихо произнес Лессинг, — чтобы вы обратились и к другому, не менее ошельмованному голландскому философу, чье имя так ненавистно ортодоксам. Он учит: «Счастье не есть награда за добродетель, оно есть сама добродетель». Отсюда следует и ряд других выводов.

— С вашего позволения, — возразил Иерузалем, — я считаю систему Лейбница этически исчерпывающей и в смысле морали совершенно достаточной.

— Вполне, вполне, любезный друг Вильгельм. Мораль была бы удовлетворена. Но разве у вдумчивого читателя не найдется других возражений?

— Я ничего не пониманию. Какие возражения? Какие? Назовите же мне хоть один пример из жизни. Для обоснования любого спорного положения я всегда ищу последний довод среди обыденных явлений повседневной жизни.

— Будь по-вашему! Вот пример из обыденной жизни повседневного Вольфенбюттеля, — сказал Лессинг и скрестил руки на груди. Лицо его при этом оставалось бесстрастным. Познавший истину открыто высказывает ее не ради похвалы, награды или повышения по службе — но из потребности сказать правду.

Однажды утром крыши и ветви деревьев оказались укрыты снегом. Чириканье воробьев стихло, и лишь хриплое карканье больших черных ворон оглашало раскинувшуюся под окнами дворцовую площадь.