Год жизни. Дороги, которые мы выбираем. Свет далекой звезды

Сначала я ничего не мог разглядеть, кроме маленькой, тускло горящей лампочки, болтающейся на обрывке шнура. Ее обволакивали клубы табачного дыма. Потом из дымного тумана выплыли огромные пивные бочки, поставленные вдоль стен и заменяющие столы. У каждой бочки стояло по нескольку человек. Почти все они были в ватниках или брезентовых куртках и в резиновых сапогах.

Бочки были расставлены полукругом, по обе стороны прилавка, сбитого из некрашеных досок. На прилавке, на жестяных тарелках, коробились кусочки сыра, лоснилась конченая колбаса. А над всеми этими яствами возвышалась толстая женщина с рябоватым лицом и очень толстыми губами. Она была в грязноватой белой куртке, надетой поверх ватника, отчего казалась еще более толстой.

Я подошел к прилавку.

Женщина восседала на бочке, точно на троне, а справа от нее высилась другая бочка, очевидно с пивом; из нее торчал пивной насос. У стойки стоял человек с пенящейся кружкой пива в руке, и буфетчица наливала ему водку в зеленоватый граненый стакан.

Потом она взяла со стойки пустую кружку и стала накачивать в нее пиво. При каждом движении ее руки насос попеременно то всхлипывал, то скрипел.

Буфетчица ткнула в меня кружкой, наполненной пивом.

Я почувствовал себя как-то очень растерянно в этой непривычной обстановке и пробормотал:

— Нет… Простите, если можно, несколько бутербродов.

Женщина чуть приподняла свои белесые брови, потом взяла с невысокой стойки жестяную тарелочку, положила на нее бутерброды и все так же молча поставила тарелку передо мной.

— Спасибо, — сказал я. — Если можно, я возьму их с собой. Вот у меня и бумага есть…

И, вытащив из кармана газету, я стал завертывать в нее бутерброды.

— Э-э, так дело не пойдет! — вдруг раздался громкий голос.

Это произнес один из посетителей, стоящих у ближней к стойке бочки, — молодой, весь серый от каменной пыли, в ватных штанах и в расстегнутой, надетой на голое, тоже серое тело брезентовой куртке. Он был уже слегка пьян.

— На вынос наша фирма не торгует, — продолжал парень. — Или, может, считаете, что компания для вас грязновата?

Не успев завернуть свои бутерброды, я недоуменно посмотрел на него.

— Или, может, капиталы не позволяют? — еще громче спросил парень. — Марь Петровна, кружку пива с коротким хвостом начальнику! Горняк угощает!

— Нет, почему же? Зачем вы так? — сказал я, положив бутерброды на тарелку. — Я совсем не поэтому… Только я хотел… А впрочем, дайте мне, пожалуйста, кружку пива, — неожиданно для самого себя громко обратился я к буфетчице и добавил потише: — Только водки не надо.

Парень в куртке плечом потеснил своего соседа, освобождая мне место. Я протиснулся к бочке.

У соседней бочки шел громкий разговор, люди о чем-то спорили, перебивая друг друга, говоря о шлангах, тросах и рогачах, которых «ни в горе, ни под горой не сыщешь», ругали какую-то нарядчицу: «Злая, ух злая, аж зубы у нее трясутся…»

Но за нашей бочкой, как только я подошел, наступила настороженная тишина. Люди замолчали, едва я поставил свою кружку. Бутерброды я держал в руке — на днище бочки для них уже не нашлось места.

Парень в куртке, надетой на голое тело, поднял стакан и громко сказал:

— Ну, будем веселы!

Все подняли стаканы, а я свою кружку.

— Принимаете? — спросил меня тот, что стоял напротив, пожилой, усатый человек в ватной куртке, также покрытой каменной буровой пылью.

— Что? — переспросил я.

— Американский напиток коктейль, а по-нашему православный ерш, — сказал усатый и сделал движение, будто наливает водку в пиво.

— Нет, нет! — окончательно смутился я. — У меня только пиво… без водки. Да я и пива-то не хочу…

— Пиво, друг, в наших краях только на закуску идет, — внушительно сказал третий из моих соседей, человек с большим красным шрамом на лице, точно от ожога.

— Я понимаю… — пробормотал я и поднес кружку к губам.

Пил я долго, не отрываясь, и украдкой поглядывал на соседей, стараясь установить, наблюдают они за мной или нет.

Это нелегкое дело — залпом выпить большую кружку холодного пива, однако я допил до дна и, со стуком поставив пустую кружку на бочку, спросил:

— Породку бурите, товарищи?

— В балете танцы танцуем, — ответил парень в куртке на голое тело.

— То мы ее, то она нас бурит, — проговорил усатый, игнорируя насмешку парня и прямо отвечая на мой вопрос.

— Эго как же — она вас? — спросил я.

— Да очень просто! — вступил в разговор человек со шрамом, — Без бура бурит. Мы ее буром, а она нас так, запросто.

— Крепка порода? Ийолиты? — продолжал я расспрашивать.

Усач промолчал. А парень в ватнике хитро подмигнул остальным и протянул нараспев:

— Эх, д’расскажи, расскажи, бы-ра-дя-га… Расскажи, расскажи, гражданин интересуется, — закончил он ужо скороговоркой.

— Да нет, товарищи, — поспешно сказал я, чувствуя, что разговора не получается. — Не хотите рассказывать — не надо. Просто я вижу, что вы с горы, бурильщики, пришли прямо с работы…

Эти слова внезапно произвели на людей совершенно неожиданное и непонятное мне впечатление. Парень в брезентовой куртке повернулся ко мне всем телом, распахнул куртку и, упершись руками в голые бока, зло проговорил: