Год сорок шестой

— Печь топили вчерашним утром, и она еще таила в себе немного тепла. Варька угрелась и не заметила, как задремала, а когда проснулась, то увидела, что совсем рассвело, по избе ходит одетый Сенька, а Минька, тоже одетый, сидит на лавке возле окна, продул-протаял дыханием в намерзшем стекле глазок и теперь смотрит через него на улицу. Окна розоватые чуть — солнце взошло. Вставать надо.

Варька слезла с печи, умылась над лоханью и утерлась серой, холщовой утиркой. Утирка серая от золы. Мыла нет для стирки, и стирку вот эту мать в золе выпаривала. Разведет в двухведерном чугуне золу, положит туда все, что в стирку идет, накроет чугун сковородкой и в печь на целый день — выпаривать. Потом прополоскает в воде — и вся стирка. Бабы по деревне стирают этак.

— Сенька, ты умывался? — спросила Варька брата, готовясь расчесывать волосы. Умываться их приучила мать и следила, чтобы умывались каждый день и чтобы Варька волосы расчесывала. Да она и сама убирает их. Привыкла, не маленькая.

— Умывались мы, — ответил Сенька, наблюдая за сестрой. Он любил смотреть, как но утрам она стоит напротив куска зеркала, прибитого тремя гвоздиками в простенке, чешет волосы. Волосы у Варьки не белые и не рыжие, а как пепел. И длинные. Сейчас она расчешет их и завяжет тесемкой около затылка. А у нее и лента есть, синяя, в сундуке хранится. По праздникам волосы Варьке в косу мать заплетает. Заплетет, а в конец косы — ленту. Коса светлая, а лента синяя. Заплетает мать, а сама рассказывает, что у нее точь-в-точь была такая же коса, толстая да длинная. Волосы у матери и сейчас хорошие. Варька вся в мать удалась: лицо узкое, и глазастая такая же. Варьке с осени пятнадцатый год пошел. В сентябре она родилась. «Вытянулась как! — говорит мать. — Совсем невеста». Варька смеется.

— Варька стянула тесьмой волосы, туго подвязалась платком и стала причесывать Миньку. Волосы у Миньки отросли — уши закрывают. И Сенька зарос, лохматый совсем. Время от времени мать берет ножницы и подстригает их как может. В последний раз дядя Паша подстригал. Обещался опять, да все забывает. Или некогда.

— Сенька, затоплять давай, — Варька отложила гребенку. — Холодина какая! Иди дрова руби. Суп варить станем. Мамка придет голодная. В ноле она поехала, за соломой. Или за дровами. Давай, Сенька, шевелись! Всегда ты возишься с дровами.

— А вода есть? — Сенька заглянул в кадку, стоявшую возле большей печи. Воды натаскали с вечера. Он поднял за дужку лохань, чтобы вынести по пути, и вышел во двор.

— Рассвело совсем, пасмурно только было, морозно. Со двора сразу, загибая за угол избы, шли следы: это мать с Варькой уходили. Да Барыши обратный след. Остальной снег вокруг лежал нетронутый. Баньку ихнюю возле кустов, взглянул Сенька, замело под самую крышу — три рядка сруба только и видно. Баню зимой топили редко — дрова экономили. В эту субботу мать собиралась топить — дорожку прочищать придется туда и дверь откапывать.

Поближе ко двору, на полузанесенных репьях, росших козле изгороди, кормились снегири. «Три снегиря и две чечетки», — сосчитал Сенька. Кусты за изгородью стояли в пушистом куржаке, в огороде с веток пригнутой полыни свисали длинные кисти изморози. А двор кругом обложило сугробами высоко, хоть на лыжах катайся.

Сенька отнес лохань за двор и вылил помои, где всегда их выливал. Лохань опрокинул вверх дном, чтобы стекла вода, и только отошел, как на слив помойный сейчас же прилетела сорока и стала что-то выискивать там, прыгая и косясь круглым глазом на Сеньку. А он уже ушел во двор, дров нужно было наколоть. Колотых не оказалось ни полена, но в чурках дрова еще были. Последний кряж вчера распилили мать с Варькой. Сенька поставил все восемь чурок рядком и взял топор. После каждой чурки садился отдыхать. Расколол все и хотел было таскать в избу, да вспомнил; сухие нужны на растопку. В избе за печью хранилась береста, да хоть и с берестой, а сырые дрова сразу не разгорятся. Придется брать с городьбы жердь. Так вот каждую зиму. Весной они с матерью огораживают огород, от скотины защищая, а зимой жерди те на растопку идут.

Выбирая, где снег помельче, Сенька пошел к городьбе. Целых четыре пролета от двора они уже разобрали. Вытянул жердь, какая потоньше, чтобы легче рубить, и, зажав под мышкой, волоком потащил ко двору. Жердь чертила по сугробам, оставляя кривую борозду.