Год длиною в жизнь

А потом Дьюи вырос. Он перестал прыгать с крыш и объедаться леденцами, лежа на диване. Но его отец так и не смог привыкнуть к этому. То ли за долгие годы глубоко укоренившаяся привычка оказалась сильнее, то ли внутреннее напряжение – или же сочетание того и другого, – но он никак не мог успокоиться, превратившись в сплошной комок нервов.

Сколько себя помню, я полагал, что так он демонстрирует нам свое чувство юмора, которое у него отсутствовало напрочь, и лишь много позже понял, что он нисколько не шутил. Он просто проявлял чрезмерную заботу, будучи не в состоянии скрыть собственные страхи.

Однажды он рассыпал крысиный яд под крыльцом, которое приподнималось над землей не больше чем на фут. Когда мы с Дьюи вернулись из школы, он уже не находил себе места от беспокойства.

– Эй, ребята, вы, случайно, не играли под крыльцом? – спросил он, когда мы с Дьюи подошли к нему по подъездной дорожке.

– Что? – проворчал Дьюи.

– Вы не пробовали белый порошок, что рассыпан под крыльцом? – взвинченным и высоким от напряжения голосом осведомился он.

Вместо ответа Дьюи молча зашагал прочь, а я, пряча глупую ухмылку, последовал за ним.

Его старик снова окликнул нас:

– Потому что это – крысиный яд…

Мы даже не оглянулись.

– Вы же знаете, что ягоды остролиста тоже ядовиты, верно?

Я думал, что обмочу штаны от смеха.

– Это не смешно, – заметил Дьюи и с грохотом захлопнул за нами дверь.

Но это было действительно смешно. И самым смешным, как ни странно, оказался тот день, когда мистер Дьюгонь похоронил свою мать.

* * *

Прожив долгую жизнь, полную бед и страданий, которыми она щедро делилась с окружающими, бабка Дьюи наконец-то испустила последний вдох и покинула наш мир с воплями столь же громкими, как и в тот день, когда появилась на свет.

– Отмучилась, страждущая душа, – вздохнул отец Гросси. Молодой священник провел рукой по ее морщинистому лицу и закрыл глаза, устремленные в вечность.

– Еще бы, – пробормотали себе под нос члены семьи, – и мы вместе с ней.

Мне тогда уже исполнилось пятнадцать, и я был удостоен чести нести гроб на траурной церемонии. Это был мой первый опыт подобного рода, и я обрадовался возможности помочь своему лучшему другу.

То утро, когда Альдина Дьюгонь, или бабушка, отправилась в последний путь, выдалось холодным. Дьюи, его отец и Вово – вторая бабушка Дьюи, та, что родом из Португалии, – заехали за мной по дороге. Дьюи жестом приветствовал меня и широко улыбнулся, взглядом указывая на своего странно одетого отца, сидевшего впереди. Я с одного взгляда оценил происходящее: Вово храпела, как медведь во время спячки. А вот мистер Дьюгонь бодрствовал, но при этом совершенно выбивался из общей картины. Он надел спортивный пиджак коричневого вельвета, который был ему явно мал, и белую рубашку, застегнутую на все пуговицы. Галстук-«боло» вполне органично соответствовал черным сапожкам змеиной кожи. В довершение ко всему ремень с бляхой размером с колпак грузовика, на которой красовалась надпись «Если это не кантри, значит, это не музыка», поддерживал на нем выцветшие брюки цвета хаки. Он благоухал дешевым одеколоном и улыбался.

Кивнув в знак приветствия, я ответил на его улыбку.

– Доброе утро, мистер Дьюгонь, – сказал я и покосился на Дьюи.

Друг подмигнул мне, и я едва не поперхнулся, стараясь не рассмеяться во весь голос.

– Похороны обещают стать клевыми, – прошептал я ему на ухо.

Он вновь ухмыльнулся.

– Ты даже не представляешь насколько.

* * *

С самого начала стало ясно, что мистер Дьюгонь удостоил свою обожаемую матушку нищенских похоронных услуг. Директор похоронного бюро с комической грубостью подгонял и торопил дюжину гостей, пришедших на службу. Священник уловил всеобщее настроение и, стремясь поскорее покончить с процедурой, держал речь, словно опытный аукционист. С его благословения тем, кто должен был нести гроб, предложили «удалиться в заднюю часть комнаты».

Я сделал так, как мне было велено.

Пару за парой приглашали отдать последние почести усопшей. Я был потрясен. Ни у кого из присутствовавших на похоронах я не заметил хотя бы повлажневших глаз. «Должно быть, жестокость старой бабки достала всех», – решил я.

– Тех, кто будет нести гроб, просят убрать цветы, – громко распорядился директор, вырывая меня из мрачной задумчивости.

Я приблизился к гробу прямоугольной формы, обитому голубым велюром, прочитал про себя, шевеля губами, последнюю заупокойную молитву и подхватил два дешевых венка. Выйдя на тротуар, я обнаружил, что мистер Дьюгонь решил сэкономить и на машине для перевозки траурных цветов. Сей экономный господин взмахом руки подозвал меня к себе и открыл багажник.

– Сваливай сюда, – распорядился он.

Я был ошеломлен. «Для человека, который только что сказал последнее «прости» матушке, мистер Дьюгонь выглядит не слишком-то опечаленным», – решил я. Честно говоря, на лице его читалось откровенное нетерпение, словно он торопился поскорее разделаться с неприятной и докучливой обязанностью.