Гоблин

Воздуха точно стало больше. Томе стало легче дышать, легче думать. Она сделала шаг вперёд – просто знала, что может. Гоблин открыл рот, мелькнув частоколами клыков, и тут же его закрыл.

– Дом восемнадцать, паскуда, это чётная сторона.

– Тома…

– Тамара Станиславовна!!! – выкрикнула она. – Дом восемнадцать, восемнадцать дом, какого чёрта ты здесь забыл, откуда вас набирают идиотов таких, а?! Чётное – нечётное, блин, программа первого класса!!!

На какое-то мгновение Томе показалось, что ноги подгибаются, и она летит на пол. Лишь на мгновение, и только показалось. Покачнулась не она, покачнулся весь мир: тот искажённый мир, в реальности которого убеждал гоблин. Возвращался тот мир, в котором Тома всегда собиралась жить.

Гоблин задышал чаще. Гоблин будто стал меньше ростом. Тома сделала ещё шаг вперёд.

– Просто подождём её здесь, это меньше, чем два часа. – затараторил гоблин, поминутно задыхаясь, и упорно отводя глаза, как это делают собаки, если знают, что провинились. – Она откроет дверь, ты уронишь вот этот стакан, он же тонкий, высокий, разобьётся громко. Потом зовёшь её, если сразу не прибежит. Умрёт она за десять-пятнадцать минут, ну максимум… После надеваешь кольцо. Я убираю сетку, да, и ухожу. Ты звонишь в скорую помощь, запишут на сердечную недостаточность, потом родственникам, решишь сама – кому. А потом уже – по ситуации, опека там, наследство… Да?

В одном этом самом «да» было больше заискивания, чем во всех провинившихся в мире собаках.

– Хватит-хватит. – сказала Тома. – До запятых всё должно быть?

– Ты была её ошибкой. – осторожно напомнил гоблин, поднимаясь.

– Большое дело. Дети бывают ошибками, взрослые – тоже, да весь мир – ошибка, перечитай историю, но мы же как-то живём! Вот так мир устроен, так! У тебя ведь хорошее воображение. – её губы дрожали, а слова клокотали внутри, выплёскиваясь, как огненная пена. – Вот и вообрази – сегодня ты домом ошибся, надо же. Представил?

– Не надо. Стой. – прошептал гоблин, но не с надеждой, а с отчаянием, которое тоже ни с чем было не спутать. Изменилось и что-то ещё: гоблин был почти таким же огромным, но скажи кто-то про триста килограммов веса, Тома бы плюнула ему в лицо. Перед ней была тонкая оболочка, которую можно было проколоть пальцем, даже взглядом. В самой же себе Тома почувствовала вдруг невероятную, фантастическую силу, какой не ощущала ещё никогда. И ярость. Ярость, которой никогда не давала воли.

– Пошёл вон. Исчезни. Весь, до запятых. – огромной злющей кошкой прошипела она. – И дерьмо это забери.

Тома сжала жёлтое цыганское кольцо двумя пальцами, отвела руку в сторону, и с размаху швырнула его обратно хозяину. Противно хрустнув, кольцо ударило гоблина прямо между глаз… И провалилось.

Кашлянув, гоблин с выражением дикой муки на лице стал ощупывать одной рукой изувеченный лоб, другой – живот, заходивший вдруг ходуном. По его телу прокатилась судорога.

– Больно! – вскрикнул он.

– Конечно. Такая вот опасная у тебя работа была. – объяснила Тома. Она подошла к раковине, вымыла руки, и выпила ещё стакан воды, уже из-под крана. Вредно, но ведь от этого не умирают. Она с ногами забралась на свободный стул и продолжила наблюдать. Гоблин что-то шептал на непонятном ей языке, будто старался незаметно дозвониться начальству, но и тут что-то не складывалось.

– Больно! – закашлялся он, и покачал головой.

– Ну а то. Ещё как больно. – подтвердила Тома. – Так мир устроен.

– Так больно.

– Да я услышала.

– Больно!!! – огрызнулся он, оскалив зубы – уже не острые, а похожие на ласковые морские камешки. Из красивой дыры в голове струился дымок.

– Соседи придут! – цыкнула на него Тома. Жалким она ненавидела его ещё сильнее.

Часто моргая, будто от песчинок в глазах, гоблин вернулся на стул, словно он был его единственным надёжным пристанищем. Руками он поглаживал живот, внутри которого что-то стучало, как шайба в аэрохокее, пытаясь найти путь наружу. Стук замедлялся, гоблин дышал всё реже и тяжелее, волны дрожи, прокатывавшиеся по телу, становились всё мельче и мельче.

Тома смотрела, не отрываясь. Смотрела на то, как ненавистное создание цепляется за жизнь, или что там заменяет жизнь таким как он. Липкая кожа перестала лосниться, она высыхала и грязной серой коркой обваливалась внутрь, обнажая только непроницаемую темноту, ничего кроме неё. Гоблин скорчился, обхватив руками круглый, неразрешившийся от бремени живот. Теперь он походил на старую парковую фигуру, уставшую от дождя, солнца и времени. Кусочки серой плоти усеивали пол вокруг него, превращаясь в пепел и тонкую пыль до тех пор, пока не иссякли вовсе, оставив висеть в воздухе обнажённые глазные яблоки. Они будто застряли на полпути к небытию, двумя грязными шариками для настольного тенниса, перевитые опустевшими капиллярами. Бесцветные зрачки смотрели в никуда, или в мир изнанки, кто знает.