Гобелен

Сердце Уильяма упало, однако голос звучал по-прежнему твердо:

– Только не говорите об этом Дервентуотеру. Он пребывает в счастливой уверенности, что освобождение ему гарантировано.

Лорд Кенмур кивнул.

– Надеюсь, так и будет. Кстати, вы слыхали, что Старый Борлум сбежал?

Уильям не смог сдержать смеха.

– Неужели?

– Мой охранник не прочь почесать языком. Оказывается, для старого пса даже ньюгейтские стены недостаточно прочны.

– Что ж, горцы показали себя храбрейшими из нас. И погибших среди них больше всего. Да пребудет со Старым Борлумом удача.

И вот Уильям один, смотрит в крохотное оконце – единственный зазор в непробиваемой стене Королевского дома, где он в полной мере прочувствовал тяжесть страха перед лютой казнью. Впрочем, надо отдать справедливость констеблю – он проявил благородство, обеспечив аристократам сносные условия. В конце концов, страшнее Тауэра тюрьмы не сыскать во всем королевстве. Уильяма вполне могли определить в сырой каземат, где его товарищами были бы крысы, которые, по слухам, заплывают туда во время прилива. А так в его камере, по крайней мере, сухо, потому что пол дощатый; есть приток свежего воздуха и даже вид из окна. Правда, окно выходит на Ворота предателей; впрочем, не любо – не гляди.

Однако Уильям глядел – и вспоминал, как заныло у него под ложечкой, когда в сумерках баржа, на которой везли по Темзе пленников, остановилась перед массивными деревянными воротами. Над пленниками нависла каменная арка футов в пятьдесят, а то и все шестьдесят шириной. Уильям знал: дважды эта арка обрушивалась, – и чувствовал себя школяром, напуганным россказнями о призраках – неприкаянных душах страдальцев, безвременно отправленных к Господу за этими деревянными воротами. И пока баржа проплывала под аркой, Уильяма трясло от мощи стен; казалось, каменное чудовище по имени Тауэр со зловещей неспешностью разевает пасть, чтобы сомкнуть челюсти за Уильямом, как давным-давно сомкнуло их за другим католиком, преподобным сэром Томасом Мором. Почти два века назад печально известный советник Генриха VIII проделал тот же мучительный путь по реке, миновал Ворота предателей. А из своей промозглой камеры вышел лишь затем, чтобы над ним свершилась казнь. «Тебе уготована такая же судьба», – нашептывал внутренний голос, но Уильям старался не слушать.

Вместе с другими аристократами его пригласили отобедать нынче с констеблем; совместные трапезы были обещаны им до конца пребывания. Что ж, так и до́лжно поступать с джентльменами их положения.

Но каково звучит – «до конца пребывания»! Будто они – почетные гости, а на самом деле именем Короны им снимут головы с плеч, как только свершится суд. Бедняга Дервентуотер. Он так молод. И сражался храбро, даром что Уильям вызнал: Дервентуотер присоединился к восставшим исключительно в угоду молодой жене, которая заявила, что иначе станет почитать его последним трусом. Дервентуотер красив, обезоруживающе обаятелен и на диво богат; увы – ни одно из этих благ не поможет ему сохранить голову.

Мысли Уильяма перекинулись на детей. Он думал теперь о юном Вилли, о его честных и доверчивых глазах. Мальчик принес отцу щенка, только что родившегося у его собаки. Уильям отложил перо, взял тряпицу, в которую был завернут малыш, и стал тереть слабенькое тельце, пока ангелы не заулыбались с небес и не вдохнули жизнь в заморыша. И сын смотрел на него со священным трепетом и восторгом; можно ли забыть такой взгляд? Вилли считал отца непобедимым. Вправе ли Уильям разочаровать сына? А маленькая Анна, личиком подобная херувиму; Анна, чей кроткий нрав способен растопить самое суровое отцовское сердце! Уильям извлек из нагрудного кармана подарок дочери – первую в ее жизни вышивку. Анна сама придумала вышить его инициалы. Уильям обещал девочке взять подарок в бой – дескать, это будет его талисман. Теперь он поцеловал мятый лоскут, молясь на него как на икону или ладанку.

Взгляд его рассеянно следовал за светящейся точкой – огоньком на носу какого-то суденышка, пересекавшего Темзу, а мысли были заняты Уинифред. Новый приступ тревоги охватил Уильяма. Его трясло от пронизывающего холода, царившего в камере; холод напомнил о здоровье Уинифред, которое в лучшем случае можно было назвать хрупким. Что за бремя он взвалил на жену, поставив перед ней такую задачу! Поистине ему нет прощения. Для изнеженной дамы пересечь Британию с севера на юг даже при благоприятной погоде – тяжкое испытание; а каково это в зимнюю стужу? Уильям почти не сомневался: Уинифред заболеет уже на третий-четвертый день пути. Его сестра и зять способны предложить лишь невидимую помощь – например, золотые монеты, но не должны показываться в обществе жены своего родственника-якобита.