Гномон

— Скоро будут здесь. Я подумал, что мы можем все обсудить, прежде чем они приедут. Сегодня происходит мало хорошего. Я бы хотел, чтобы этот разговор стал исключением. Понимаю, все кажется абсурдным, и отдаю себе отчет в том, что вы пришли ко мне за помощью, а я вывел вас из строя и похитил. Надеюсь, вы поймете, что это были действия друга, и со временем мы вернемся к тому, с чего начали.

— Я тоже.

Эти слова сами сорвались с языка. Это правда? Сказав, Нейт сама задумалась. Ну да, если бы они поменялись местами, и Джонатан Джонс — ее Джонс, человек с собакой, а не этот новый Джонс с тайным конференц-залом, — если бы ему грозила, например, смерть от рук агентов иностранного преступного синдиката, она могла бы пойти на такой шаг, чтобы привезти его в безопасное место. Возможно, он сумеет назвать убедительные обоснования своих действий. В таком случае она была бы готова пересмотреть свой взгляд на его предательство. Даже одобрить, и одобрение могло бы принять вполне конкретные физические формы, как у него дома. Если…

Да какого хрена?

Откат от седативного препарата. Сниженное торможение. Нет такой вещи, как настоящая сыворотка правды; есть вещества, которые тебя оглупляют. Поэтому мы и прибегаем к прямому нейральному допросу. Ты нам нужен не глупым, а честным. Но все равно где-то между скополамином и МДМА слишком много неуместной похоти и еще более неуместной доверчивости. Два укола в ногу. Два препарата: один за другим. Не совсем коктейль, но и так сгодится. Хантер справилась с этим сочетанием. Хантер справилась с куда более прямым и сильным вмешательством, притворившись кем-то другим. Множеством других людей.

Хантер была готова.

А ты нет?

Последние несколько дней она провела с Дианой Хантер, испытывала текстуру и текст ее грез, следы биографии самой Дианы в обрывках: сочетание нарративов, если досмотреть на него под определенным углом, это коннектом сознания Дианы Хантер, нарисованный поверх разума самой Нейт.

Вы нашли ее дневники?

Да. Думаю, что нашла.

Тогда давай представим, что мы — секретный агент, которого допрашивают враги. Давай представим, что нам нужно выжить на одной смекалке следующие несколько минут, что мы под глубоким, глубоким прикрытием. Мы Лорен Бэколл — или даже лучше: мы Хеди Ламарр, которая не только была самой красивой женщиной в Европе, но и придумала систему дистанционного управления торпедами. Она вздыхает, и мысль вылетает с выдохом, как молитва: «Ребус», как слышно?

* * *

Что-то происходит. Она не может точно сказать что. Не то чтобы туман развеивается, но в нем появляется теплый привкус апельсиновой кожуры и аниса. Мягкая синестезия: сыворотка правды на вкус, как горячий кулич. Специи заставляют ее изогнуть губы, будто от приятного сюрприза. Она по-прежнему не совсем в своей тарелке, но теперь это свобода, а не смятение.

Двигаясь так, будто на ней широкополая шляпа и юбка-карандаш, Мьеликки Нейт поворачивается к нему, чтобы показать профиль в три четверти. Она не знает, как придать губам такую форму, постоянную скрытую улыбку и знойную припухлость, которая скрывает — но и подчеркивает — смертоносное намерение. Она думает об этом изо всех сил, надеясь, что тело справится с задачей: придаст ей такой вид, который можно почувствовать в кармане брюк. Думай о чем-то одном. Думай, живи этой мыслью, но будь другой.

Из трех сотен учеников и двадцати тренеров к концу года я показала самые лучшие результаты.

О да. Мы умеем это делать, верно? Афинаида умеет. Бедный Джонатан Джонс попался на крючок, как отец Карась.

— Знаешь, Джек… тебя кто-нибудь называет Джеком?

— Нет.

— Значит, только я. Джек.

Растянуть велярно-взрывное окончание имени. Может, перебор? Лённрот это хорошо умеет, Нейт в итоге попалась. Джонс по виду тоже не слишком убежден. Он явно ждал чего угодно, только не этого: маленькое тактическое преимущество.

Я показала самые лучшие результаты.