Гномики в табачном дыму

Потом взял бумагу и крупными буквами написал:

«Наташа!

Завтра улетаю. Я свинья. Плохо придется мне без тебя.

Целую. Гурам».

В аэропорту Домодедово было настоящее столпотворение — как говорят, собака хозяина не сумела бы найти. С утра из-за плохой погоды полеты были отменены, возобновились всего час назад, скопилась тьма народа. Самолеты, хоть и с опозданием, один за другим отправлялись в очередной рейс.

Весь день мотался я по магазинам, выполняя поручения товарищей. Вынув длиннющий список, я еще раз проверил, не упустил ли чего. Не достал кофемолку. Обрушит на мою голову громы и молнии супруга Пельменева! Не поверит, скажет: ни на что ты не способен, и заведется… Тверди сколько хочешь: «Нельзя достать!» Скажет: в Москве давно позабыли слова «нельзя достать!».

«Внимание! Объявляется посадка на самолет Москва — Багульник, вылетающий рейсом номер сто два. Выход через секцию…» — и так далее…

Сяду сейчас в исполинский мощный лайнер, и за пять часов перекинет он меня через просторы, на преодоление которых в не столь уж давние времена требовалось пять месяцев.

Самолет грозно взревел, устремился вперед, взмыл в небо.

Миловидные стройные блондинки снабдили нас необходимой информацией и мятными конфетами. Поудобней расположившись в кресле, я залюбовался белым облачным морем за бортом самолета. Облака казались сверху очень плотными — хоть шагай по ним. А над белым морем безбрежная безоблачная синева. Все тучи и все горизонты остались на земле. Когда гляжу из иллюминатора самолета на ясное сияющее небо, то забываю обо всем неприятном, будто все беды остались на земле. И болезнь тоже. И, безмерно счастливый, здоровый, лечу прямо к радости. А радость обитает высоко-высоко в небе. Слетает временами к людям и тут же уносится назад в свою обитель. Добраться бы до ее жилья — разорил бы! И заставил бы ее переселиться на землю, жить среди простых смертных. Почему нельзя оставить где-нибудь свою болезнь? Как было бы здорово! Правда, одно такое место люди придумали — больницу с белыми палатами, просторными окнами, но ведь не любую болезнь оставишь там… Болезнь болезни рознь…

Удивительное вытворяет со мной моя болезнь, когда вспомнит, навалится. Астрономическое время останавливается. Останавливаются Земля и планеты. Зато с бешеной скоростью начинают крутиться бесчисленные невидимые колесики, закрепленные в мозгу и теле. Завертится одно, и следом закрутятся все остальные, будто сцеплены друг с другом зубчиками. Это колесики души! Физическое бытие не удлиняется ни на миг, но душа разветвляется, разрастается, простирается вширь, то есть старится. Потому-то и уверяют, видимо, некоторые, что им все двести лет! По-моему, это вполне вероятно. Душа немыслимо разрослась и состарилась, а тело — нет. И так мучительны, обостренны мои чувства, ощущения, все, что я испытываю! Такого напряжения всех сил хватило бы состарить десяток людей!

Девушки подали пассажирам обед.

Жареное мясо пробудило голод. Я с удовольствием поел, выпил кофе. Проглядел газеты и снова долго смотрел в бескрайнюю синеву, пока не уснул. Спал блаженным сном. Разбудила бортпроводница — попросила пристегнуть ремни: самолет шел на посадку. Не выношу, когда он снижается. Но вот шасси касаются бетонной дорожки, и сразу успокаиваюсь.

— Погода в Багульнике теплая, — объявляет бортпроводница. — Плюс восемнадцать. Помните, пользуясь самолетом, вы экономите время. Спасибо за внимание! Всего хорошего!

Ступил на землю — и сразу дохнуло родным воздухом! На душе потеплело.

Я прошел в зал. Дожидаясь, пока подвезут чемоданы, вспомнил вдруг, что не позвонил перед отъездом директору. Настроение испортилось. Что он подумает! Мальчишке непростительно такое.

Я попросил телефонистку соединить с Москвой. Девушка записала номер и тут же соединила. Телефон зазвонил прежде, чем я вошел в кабину. В трубке зазвучал голос супруги директора:

— Не могли бы позвонить позже? Он только что уснул.

— Сожалею, но не могу.

— Хорошо. Сейчас.

Она привыкла к тому, что будим его в неурочный час.

В трубке свистел ветер.

— Да, слушаю, — прозвучал сонный голос директора.

— Не сердитесь, дядя Гриша, из Багульника звоню.

— Знаешь, что я тебе скажу, Гурам… — Он долго и сердито отчитывал меня, а в заключение «порадовал»: — В конце квартала ждите комиссию. Думаю, и я прилечу. Информируйте о делах по вторникам в девять утра по-московски, я у себя. Ну, всего…

— Всего хорошего.

— Счастливо. Привет ребятам!

От аэропорта до железнодорожного вокзала рукой подать, автобус в два счета подвез, а до отхода поезда оставалось еще часа два.

Вокзал в Багульнике большой, красивый, современной архитектуры, но ветка, по которой ходит мой поезд, — на отшибе, обойдена вниманием, и курсирует по ней один-единственный поезд местного значения. Я пока что-то мирюсь с этим фактом, но скоро… Скоро все изменится. Невдомек гражданам пассажирам, что она станет самой значительной, и, как знать, возможно, не только для великолепного вокзала Багульника!