Гнёт ее заботы

В полночь Джозефину разбудил едва слышный шепот, доносящийся снаружи. Она выбралась из кровати и оделась, сумев не разбудить при этом никого из слуг, а затем спустилась вниз по лестнице на первый этаж, и, миновав лодку, в которой она спасла Кроуфорда три недели назад, вышла наружу, на все еще теплый посеребренный луной песок.

На берегу стоял мужчина, и когда она шагнула наружу из-под арок, он повернулся навстречу и протянул ей руку.

Должно быть целую минуту ни один из них не двигался; затем она глубоко вздохнула, потянулась и взяла предложенную руку своей изувеченной левой рукой.

Они направились на юг по берегу моря, забирая вверх по склону, когда к ногам подбирались волны, и забредая на влажную песчаную полосу, когда вода отступала.

Спустя несколько прошедших в молчании минут она заглянула в серебристые глаза своего спутника. ― Ты мой друг из Альп, ― сказала она, напоминающе изгибая свою искривленную руку в его. ― С чего они думают, что ты этот Полидори?

― Я также и он, до некоторой степени, ― ответил мужчина. ― Он настойчиво искал кого-нибудь из моего рода, после того как покинул этих поэтов, а я был… доступным и полным жизни. Благодаря тебе, благодаря тому, что ты мне дала. Так что я завладел им, и когда он лишил себя жизни… ― не знаю как это лучше сказать ― крупицы внимания… или, скажем, семена; так вот, семена, которые я посеял в его крови, проросли и я восстал из его могилы.

Джозефина нахмурилась. ― Значит теперь вас тут двое? Тот, кто его укусил и тот, кто развился из его мертвого тела?

― Индивидуальность не столь жестко квантуется в нашем случае как в твоем. Мы словно волны, разбегающиеся по поверхности пруда или поросшего травой луга; ты можешь нас видеть благодаря тем материальным предметами, которые мы движем, но сами мы этими вещами не являемся. Даже семена, что мы сеем в людскую кровь, не являются физическими объектами. Это своего рода удерживаемое внимание, словно луч прорезного фонаря, следящий за объектом, движущимся в темноте. Моей сестре пришлось пройти через страдания и боль, чтобы собрать свой фокус в точке, где ее действительно можно было убить, но даже тогда она, наверное, не умерла бы, если бы не была связана с Шелли узами родства.

Джозефина бросила на него осторожный взгляд, но его лицо по-прежнему хранило безмятежность. ― Эта индивидуальность подле тебя, ― продолжил он, касаясь своей груди, ― может присутствовать одновременно в любом числе жизненных форм, так же как быть одновременно Полидори и незнакомцем, которого ты пригласила в свою комнату той ночью в Швейцарии.

На берег набежала, закручивая пенные водовороты, слабо светящаяся в лунном свете волна, и они шагнули вверх по склону, чтобы ее избежать.

― Это было давно, ― тихо сказала она.

― Время не имеет значения для моего рода, ― ответил ее спутник. ― Ему не обязательно что-то значить и для тебя. Пойдем со мной, и живи вечно.

Какая-то подавленная часть разума Джозефины была чрезвычайно напугана этим предложением, и она нахмурилась в обступившей их темноте. ― Как Полидори?

― Да, именно так. Ты сможешь выплывать на поверхность своего разума, только когда захочешь очнуться ото сна.

― Вы сейчас здесь, Полидори? ― с истеричной ноткой в голосе спросила Джозефина. ― Дайте о себе знать.

― Добрый вечер, Джозефина, ― сказал ее собеседник изменившимся голосом, который все еще хранил некоторую напыщенность. ― Для меня истинное счастье наконец-то встретиться с вами.

― Вы находили вашу жизнь невыносимой?

― Да.

― А теперь, вам удалось избавиться от тех… обстоятельств, тех воспоминаний? Ее лицо казалось расслабленным, но сердце бешено колотилось.

― Да.

― Вы ненавидите моего… вы ненавидите Майкла?

― Нет. Это осталось в прошлом. Я ненавидел его и Байрона и Шелли, всех этих людей, у которых было то, чего я так страстно желал ― божественная связь с Музами. Я отдал все, что имел, отдал даже самого себя, но Музы по-прежнему отказывали мне в этом, хотя они и завладели мной.

― А теперь, вы теперь жалеете что согласились? ― спросила она, удивляясь нетерпению, прозвучавшему в ее голосе. ― После того, как они не выполнили условий соглашения, которое вам казалось, вы заключили?

― Нет, ― ответил он. ― Я теперь живу вечно. ― Мне больше нет нужды писать стихи ― я теперь сам ожившая поэзия. Все ночи теперь мои и все песни земли, и те извечные ритмы миров и составляющих их мельчайших частиц, что никогда не меняются. Я лицезрел Медузу, и то, что для человека выглядит словно несущий смерть безжалостный рок, на самом деле является рождением. Люди появляются на свет из горячего лона человечества, но это всего лишь… словно цыпленок, оперяющийся в яйце. Настоящее, окончательное рождение происходит после этого, это рождение из холодной земли. Все, что когда-либо ты хотела оставить позади, остается там.

Луна все ниже клонилась над водой, серебряным пламенем зажигая верхушки волн, что сомкнулись над Шелли и его лишенной жизни и обратившейся в камень сестрой.

― Я теперь Полидори, но также и тот, кого ты помнишь, ― сказал ее спутник снова изменившимся голосом.